Оползень

Поисковик Антоша Калинкин был в своем роде личностью замечательной. Потому что он был романтик. Как всякий романтик, он считал, что опоздал родиться. Не потому, что время великих открытий прошло, открытия совершались, но не так, как хотелось Антоше. Ему нравилось, чтоб не скопом, хорошо оснащенными партиями, с применением геофизических и геохимических методов разведки, а неожиданно: раз — и нашел, как клад! Это не значило, что Антоша был глуповат иль отвергал достижения науки. Просто у него был свой взгляд на профессию, своя идея, которую он любил, но, естественно, широко о ней не распространялся, чтоб не быть осмеянным. Это не значило также, что Антоша был индивидуалист, мечтающий о собственной только славе. Был он молод, и надежды неопределенно роились в нем. Он верил, что недра земные еще полны загадок и ему из них что-нибудь достанется. Ему хотелось, чтобы в каждой очередной разведке была еще какая-то нечаянность, интуиция, — в этом и состоял интерес.

Вот почему Антоша был не из тех, кто относился к заявителю Осколову пренебрежительно или насмешливо. Он относился к его регулярным появлениям скорее с любопытством. И хотя не знал, в чем состояла суть осколовских претензий, но такая неотступность старика, наверное, чего-нибудь стоила, на чем-то она основывалась?

А главное, нюхом чуял Антоша здесь некую тайну, и, когда он видал старика, воображение рисовало ему даже некоторые фантастические ужасы… По Антошиным подсчетам выходило, что старик древен, как плезиозавр, и за душой у него, вполне вероятно, какая-нибудь темненькая история. Больно уж душист, промыт, непрост. Сам Антоша предпочитал непринужденность и в облике, и в отношениях, — тогда человек весь делается на виду. Может быть, по всем этим причинам вместе ему доставило удовольствие, выйдя от главного инженера, сейчас же по-свойски метнуться обратно:

— Алексей Федорович, опять этот Осколов. Опять приехал. Замучил всех. То сюда, то в Москву. В Москве от него уже прячутся.

Суровый голос Антоши означал одновременно сочувствие главному инженеру и осуждение Осколова. Молодой разведчик был сейчас, конечно, не вполне искренен. Но эта маленькая слабость так распространена! Люди чаще любят, чтоб другие были внутренне доступны для обозрения, а они сами — нет.

Алексей Федорович, плотный и немолодой, уставший от бумаг и звонков человек, поморщился страдальчески и утомленно:

— Ну, позови его. Куда же денешься?

Александр Николаевич сразу заметил, как тень неудовольствия и досады пробежала по лицу главного инженера при его появлении, и, сам раздражаясь, вместо того чтобы начать, как собирался, холодно и спокойно, ворчливо заговорил, роясь в портфеле:

— Вот, это все отказы… вашего управления, московского управления, министерства геологии…

Притерпевшийся ко всему Алексей Федорович покорно вздохнул:

— Чего же вы хотите?.. Ну, ладно, садитесь. Все естественно. В вашем предложении слишком много умолчаний, недоговоренности и просто, извините, фантазии. Это же всем видно с первого взгляда. Вы просто несерьезно подходите. Извините, конечно.

Этот заявитель, приезжавший издалека уже, кажется, в третий раз, только попусту заставлял его тратить время. Будь Алексей Федорович помоложе, и то вряд ли он попался бы на россказни, не подтвержденные никак документально. Какое-то фантастическое месторождение, найденное при царе Горохе. А что, если все это пригрезилось старику? Шутки склероза? Подай ему экспедицию! Он сам готов оплатить ее расходы. А как все это потом оформлять, проводить в бумагах? Здесь что, частная лавочка или все-таки управление? Да нет, слишком все это странно, глупо, даже смешно! Слишком Алексей Федорович был опытен, умудрен, трезв, чтоб всерьез относиться к подобным посетителям.

— Почему вы мне не верите, объясните, — настойчиво сказал старик, садясь к столу.

— Это вы мне объясните, почему вы столько лет молчали, а теперь спохватились!

— Да при чем тут сколько лет?

— При том! — успел вставить Алексей Федорович, начиная неожиданно для себя горячиться.

Но перебить старика было непросто. Он привык, чтобы его слушали.

— А я вам еще раз говорю! Вас не интересуют аквамарины. Но сопутствующий бериллий, вам перспективы его понятны? Вас учили чему-нибудь вообще? Его свойства еще до войны были уже известны.

— Ну, не широко, не широко! — поспешил уточнить Алексей Федорович.

— А после войны уже началось производство чистого бериллия.

— Да вы-то откуда знаете? — удивился главный инженер.

— То есть как? — Он даже на знал, что сказать. — Какое это имеет значение?.. Конечно, я давно не у дел, но я не только огурцы на огороде ращу. Доступ имею, разумеется, только к открытой печати. Но мне странно, о чем вы спрашиваете. Как будто это главное.

— А что главное?

— Потрудитесь слушать и отвечать! Вам известны его перспективы, вернее, его соединений как твердого ракетного топлива? Причем с наиболее высокими удельными импульсами?

— Известны, — вздохнул Алексей Федорович, опуская глаза и трогая бумаги на столе.