Опосредованно

Ира охотно откликнулась на благодушный рассказ Лены, что рада за Аню, это наверняка было непросто, ее-то родители до сих пор думают, что она придуривается, чтобы от мужика к мужику скакать и ничем себя не связывать. «Сами-то как?» – спросила Ира. «Могла бы все же и нам сообщить», – ответила Лена. «Если честно, то я и сама не лучше своих родителей, – призналась Ира. – Я в свою очередь тоже думала, что Аня фигней страдает. Это все же не так работает, что я прямо стремлюсь новых адептов в свой лагерь затащить. Я больше Верочке бы поверила, если бы она мне такое поведала, и то – пятьдесят на пятьдесят. Я ведь тоже человек советской формации, как ни крути, меня тоже такие вещи в тупик ставят, не так сильно, как если бы я была такой на всю голову религиозной, но все же. Если бы мне сын что-то такое сказал, я бы подумала, что он мне назло так делает, тем более причин масса».

«Блин, все время забываю, что у тебя сын, потому что у меня детьми передоз, а ты его особо не выкладываешь нигде», – заметила Лена.

«Михель же. Немецкий Михель, только без колпака. Там все сложно и с отцом его, и с ним, и фотографироваться он никогда не любил, так что на всех фотках какой-то весь сморщенный, и с родителями его отца всякие сцены происходили, с криками “такая-сякая”, только на немецком».

«А Олег?» – Лена не удержалась от этого вопроса, потому как любой вопрос про него и любой ответ Иры все равно на мгновение самой малой фотографической выдержки, а все же едва ли не переносил Лену то в один из детских вечеров, когда он тащил ее за руку, то в тот август, то в воображаемое продолжение августа, где Лене все равно было меньше, чем теперь.

«Ты же еще тогда спрашивала, когда узнала».

«Я уже забыла», – соврала Лена, хотя точно запомнила, что Олег считал ориентацию своей сестры естественной гуманитарной причудой, свойственной людям, которые видят что-то прекрасное в абстрактных пятнах, банках супа «Кэмпбелл» и тому подобном.

«Сейчас все сгладилось пережитым кризисом среднего возраста, – ответила Ира. – И, может быть, мужской менопаузой, не знаю. Пока ему доказывала один раз что-то, на “Пиксив” подсадила, так он ничего лучше не придумал, как найти там художника, который на раковинах моллюсков пейзажи с пальмами рисует, такие раньше пучками задешево на проспекте Ленина продавались, вместе с картинами, где парусники, и копиями с Айвазовского. Так вот, он этому художнику день за днем лайки ставит, а мне грубит, когда я над этим стебусь».

«Вот как раз об этом хотела спросить: как ей можно помочь, и можно ли, совет какой-нибудь дать, как Анюту не обидеть ненароком?»

«О, господи! Лена! – только и ответила Ирина и долго собиралась с мыслями. – Мы женщины же. Сама объяснишь, все так же и работает, как в любых отношениях. Что ты – не поймешь, хорошая у нее подружка или свинья какая? Чему тут удивляться-то? У нас еще во дворе две женщины пацана растили, он их обеих мамами называл, ничего, никто не развалился от этого. У нас даже проще, особенно если Россию брать. Это мужчина, если к тридцати одинокий – это прямо приговор, соседи начинают коситься: а вдруг с ним что не так? А что это вы один? Вот уж где, наверно, ад. Всё совершенно у взрослых людей одинаково, и ошибки эти – такие же. Один знакомый у меня тоже караулил свою возлюбленную, ночами под балконом с цветами стоял, всякие еще штуки выделывал, чтобы ей понравиться, – а бесполезно, потому что ее мужчины, как оказалось, не интересовали. Все относительно очень, и везде можно подорваться, на каждом шагу, это взрослая жизнь, тут, помимо таких ошибок, есть еще уйма способов облажаться. Так же можно и на алкоголика нарваться, и на того, кто кулаками будет махать».

«А радар?»

«Опять же, о господи, Лена, – сначала натыкав одного и того же сердитого смайлика, ответила Ирина. – Этот радар как появился в серии “Друзей”, так и не исчезает. Все люди совсем разные. Через ошибки ищешь того самого человека, и он тебя ищет, и вы встречаетесь, или не встречаетесь в итоге, а ищете друг друга всю жизнь – и облом, как у меня».

«В случае Ани, так думаю, – пришел от нее еще один ответ, – рано ей еще об этом переживать, честно говоря, о другом нужно заботиться, рисует пускай, чем больше, тем лучше, пусть свое либидо на рисование торсов и бошек тратит, на носу экзамены, никуда не нужно торопиться, все должно само выйти. Понятно, у нее перед глазами вертится эта парочка. Пускай мне напишет, может, помогу ей как-нибудь. Все же от меня убедительнее это будет звучать. Тут авторитет по ориентации, думаю, сработает. Или, будем надеяться, что сработает. А что ее кто-то кинул там – фигня на самом деле. Я вон по тебе вздыхала и еще по нескольким на всякий случай, но это мне что-то не помешало поступать, а тут вон даже до поцелуя дошло, пускай этим довольствуется. А если будет опять дурковать, приеду и уши ей надеру».

И вот все улеглось в доме, и только одна неопределенная мысль не давала Лене покоя, пока не оформилась в тот момент, когда они с Владимиром дремали уже.

«Слушай», – сказала Лена.