Опосредованно

Она с удовольствием померзла еще, постояв со Славой на площадке для курильщиков, после чего, когда наступило время посадки, они стали торопливо обмениваться номерами телефонов, не сообразив в этой суете, что без проблем найдут друг друга в интернете, потому что выглядело это как прощание – что чуть ли не в другую страну отправлялась Лена или чуть ли не в какой-то дикой стране оставался Слава. «Обязательно надо тебя с Володей познакомить и с девочками, приезжай вместе со своими», – почти приказывала Лена в укорачивающейся до билетного контролера очереди.

«Я с удовольствием, но как вы им объясните наше знакомство?» – спросил Слава.

«Как-нибудь объясню», – сказала Лена.

«Как все же здорово про них сказано у авантюриста», – подумала она, засыпая в автобусе, а затем, проснувшись уже и угадывая приметы приближающегося Екатеринбурга, крутила в голове две строчки, что запали ей в память из стишков со второго листка, который дал ей Слава. Лене потом казалось, что именно эти две строки подтолкнули ее к тому, чтобы первым делом заявить Владимиру, они оказались вместе этим утром, что по-прежнему одинокую Машу, чтобы ей не было скучно, нужно свести с Дмитрием, хотя знакомство будет крайне сомнительным.

А затем она рассказала ему все. И про летнюю ночь, и про первую строку о воздухе и поезде, даже не представляя, что помнит едва ли не весь текст, и от этой первой строки довела свой рассказ до случая, что произошел буквально на днях, а Владимир сидел и слушал, чтобы сказать затем, непонятно что имея в виду – Дмитрия или признание: «Какой ад».

«Помоги мне, Вова», – сказала Лена. Ей казалось, что так подействовала эта медленная инъекция из двух строк умершего в канадской избушке стихотворца: «Что готический стиль победит, как школа, Как возможность торчать, избежав укола». Ей казалось, что именно этот укол и добил в итоге Снаружа, и она не хотела так. То есть вряд ли могла, но все равно не хотела.

Глава 10 И это тоже к чему-нибудь да примета

Именно этот глупый, как бы летний, но уже почти осенний, ни такой, ни сякой день Лена то и дело вспоминала четыре года: пустой, огромный, лишенный стишков, полный мелкой суеты и некой совершенной ерунды, которая ее, тем не менее, не отпускала, не то что бесстрочно, а даже бессловесно вертелась в голове. А на пятый год сцепились вместе: дождь, зимняя электричка, чернила, бегущие по контуру и внутри Славы, то, что Владимир, когда разошлись гости, уснул самый первый, что сын не похож на Владимира, хотя на него похожи все остальные близкие, сон, порожденный цепочкой Блока, вечерние песенки, фотография у крыльца и первый приход под душным, как теплица, тополем. Многому в стишке нашлось место, даже Дмитрия Лена приплела в этот текст в виде хаотически шевелящейся тени на границе неонового света, и потому как это не холодок был, то успела еще подумать, пока предметы вокруг и удивленного Владимира, как пластилиновую аппликацию, размазывало куда-то вбок, и бок этот был сразу везде: «Долго же я эту ерунду писала, получилось, как у Димы, если он говорит».

…Когда Лена общалась с Дмитрием по телефону, прежде чем пригласить его, то совершенно не понимала, за что он может быть бит в компании творческих собутыльников и вообще, в любой другой компании, а он пытался именно этим обосновать свой отказ. Она подозревала, что Дмитрий сильно привирает насчет своей неуживчивости и длинного языка. Телефонный Дмитрий сильно изменился, отчасти растерял хаос в речи, а еще, судя по фотографиям в фейсбуке, большую часть своих волос и блеск в глазах. Ей казалось, что Дмитрий вошел в роль жертвы с тех самых пор, как они повстречались возле оперного театра, да так из этой роли и не выходит, бесцельно рисуясь перед ней одной, потому что больше не перед кем, а в компании он окажется застенчивым автором туповатых произведений, мнущимся от вопросов о следующей книге. А Дмитрий, узнав, что вот мальчику, который носится сейчас возле дома, через неделю идти в школу, первый раз в первый класс, сказал, зачем-то ища одобрения у Владимира: «Это ведь по идее бегает сейчас труп. Практически зомби, которому жить осталось семь дней». Лена заметила, что Владимир еле сдержался, чтобы не засветить гостю сразу, и слегка повисла у мужа на руке, чтобы дать Дмитрию объясниться. А тот продолжил как ни в чем не бывало: «Можно отрицать, но против правды не попрешь. Вот этот беззаботный дошкольник с первого числа следующего месяца будет никому не нужен со своей непоседливостью, и что там еще есть у дошкольников? Нужен совсем другой человек, который будет слушать, что ему говорят, а затем еще уроки должен будет делать, а если продолжит свою непоседливость тянуть, год за годом скакать и веселиться продолжит, то его так или иначе все равно ведь убьют. Или препаратами задавят эту веселую личность, или еще как. Это как агукающий младенец. Никого не умиляет, если это уже лет пять-шесть младенец, если он ничего не говорит и не ходит, многих это зрелище ужасает, как вид трупа, что уж скрывать».