Опознание (главы из романа)

Богачуров всегда, с самых младенческих лет, любил важнейшее из всех искусств — кино. И теперь, двигаясь к троллейбусной остановке, вспоминая о вчерашней своей неосторожности, трагические последствия которой с каждым часом казались ему все более реальными и необратимыми, он чувствовал жалость к себе, как если бы одновременно был и зрителем и главным героем многосерийного художественного фильма — благородным и обаятельным, ловким и удачливым, но уже с самого начала обреченным волей расчетливого и жестокого сценариста на верную смерть в последней серии.

На какое-то время рожденная воображением картина вытеснила другие мысли. Все вокруг — и улицу, и деревья, — заволокло словно бы дымом, подернуло кинематографическим туманцем, обманчивым и прозрачным, и, как водится, предстали перед ним в широкоформатном варианте открывки и сцены, фрагменты и целые эпизоды несуществующего сериала — того, что было, чего не было, того, что не случилось, но вполне случиться могло, — обрывки, накрепко связанные с вехами его биографии и вовсе не связанные с ними. Короче, задумался Багачуров, приотпустил вожжи и именно в этом несколько рассеянном, расслабленном состоянии ринулся через дорогу, по которой сплошной рычащей лавиной неслись автомашины: от легких разноцветных «Запорожцев» до многотонных, чадящих выхлопными газами грузовиков.

В том же состоянии задумчивости добежал он до середины проезжей части, сделал еще один, совсем маленький шаг (а правильней сказать, шажок), и в то же мгновение раздался странный и страшный звук, будто кто-то невидимый и очень сильный взялся за огромную, сверкающую стальными зубьями электропилу и со всего маха вонзил ее в лист фанеры, вгрызаясь в тонкую слойчатую древесину.

Улица дернулась перед глазами, сместилась, внутри что-то оборвалось, и огненные круги поплыли перед Бугучаровым…

В этом месте Михаил В., если б он взялся записать свой рассказ, желал бы обратиться к читателю с просьбой: «Многоуважаемый читатель! Если ты спешишь по своим неотложным делам, если ты занят или читаешь эти строки в метро, и уже объявили твою остановку, а поезд начал свой короткий тормозной путь, — брось, пропусти несколько страниц и сразу перейди к окончанию этой истории (для удобства оно специально выделено в отдельный абзац), поскольку все последующие события произошли в течение одной-двух секунд (ну, может быть, минуты, не более), носили непоследовательный характер и имели место исключительно в воображении нашего героя».[2]

«Черт возьми, — удивился Багучоров, выходя из подъезда и заворачивая за угол дома. — Ерунда какая-то. Я же вроде уже того, вроде уже выходил…»

На всякий случай он посмотрел на свои противоударные, антимагнитные, пылевлагонепроницаемые. Они показывали двадцать семь минут девятого.

Он поднял голову к окну третьего этажа. Жены не было видно, но занавеска еще покачивалась.

«Наверно, от сквозняка? Форточка, вон, открыта, — догадался Бочугаров и чертыхнулся: — О чем это я?! Глупости! Она ведь только что стояла там и смотрела на меня… Или на Ботика? Неважно, какая теперь разница, на кого?!» Резко, будто боясь опоздать, упустить нечто очень важное, он обернулся и посмотрел на то место, где с минуту назад видел соседа. Тот все еще возился со своей колымагой, поздоровался издали.

Бочагуров сделал вид, что не заметил. «Что-то неважно я себя чувствую, тяжесть какая-то в голове и двигаться затруднительно, — констатировал он, но тут же себя одернул: — Если идти, то лучше не опаздывать — какой пример для подчиненных?»

И, собранный, оправившийся от минутной слабости, бодро зашагал по улице, повторяя для самоуспокоения (это успокаивало) ключевые слова из приготовленной защитительной речи: «Главный бухгалтер строительного треста, дорогие сограждане, фигура центральная. Он всегда стоял и будет стоять незыблемо на страже охраны социалистической (она же государственная, она же общенародная) собственности на средства производства…»

«Неплохо, — отметил он, — убедительно. И ум виден недюжинный, и теоретическая подготовка налицо. Главное тон верный взять — без сюсюканья, энергичный…»

Он прошел мимо детской площадки, молочного магазина, глянул по сторонам и, дождавшись просвета в сплошном потоке автотранспорта, ринулся через дорогу.

На этот раз звук — неожиданный, режущий ухо, рвущий барабанные перепонки, — показался ему похожим на рев сверхзвукового самолета.

И вновь за ним захлопнулась дверь.