Опознание (главы из романа)

Совсем не к месту я вспоминаю, как давным-давно, много лет назад, еще на первом курсе, ухаживал за мной Витька Климов — нынешний первый зам и кандидат наук, а тогда такой же, как все мы, студент-первокурсник, чуть ли не единственный парень на нашем девчачьем факультете. Впрочем, не ухаживал, пожалуй, а только примеривался, робкие намеки делал: то билет в кино — «не пришел товарищ», то случайно «по пути» до дверей общежития. Все испортила какая-то мелочь, ерунда, кажется, каприз с моей стороны, а какой, хоть убей, не вспомнить. Может, все мы в детстве чувствуем себя принцессами и замечаем горошину под матрацем?..

Она заставила сына переодеться, проследила, чтобы вымыл руки с мылом, отвела на кухню и усадила за стол.

«Не хочу, — бормочет он, упрямо отворачиваясь от тарелки. — Мы ужинали».

Она сосчитала до десяти: повторялась каждодневная история — он не хочет, он ужинал, у них были котлеты и кисель. Сколько раз проверяла, наводила справки у нянечки и оказывалось, что Димка не ест, отдает свой ужин соседям по столу. Почему у него плохой аппетит — неведомо. Врачи пожимали плечами и прописывали аскорбинку, только Светка Котова, вездесущая и всезнающая машинистка отдела, подсказала, что то же самое было с ее племянником: просто, мол, дети наедаются в обед и не успевают переварить пищу к ужину. («Спасибо, успокоила, только почему те, кому он отдает свою котлету, успевают переварить двойную порцию, да еще и добавки просят?!»)

«Ты будешь есть, паршивец!» — сказала резко, зло — будто само вырвалось, помимо воли, вместив разом раздражение и на саму себя, и на мужа, и на Говорова с управляющим, и на Зинаиду, и даже на далекого, ни в чем неповинного Климова.

Сын смотрит удивленно. Видно, как его глаза медленно наполняются влагой, как обиженно вздрагивают губы — еще чуть-чуть и заплачет, но в последний момент пересиливает себя, замирает, чтобы не сморгнуть, не расплескать уже готовые пролиться слезы, и они отступают, уходят, высыхают. Маленькая его победа над собой оборачивается для нее обидным и горьким поражением тем более обидным и горьким, что чувствует свою полную неправоту.

Опустив голову, сын берет ложку, сует ее в тарелку с успевшим остыть супом.

Немного позже, мучаясь угрызениями совести, она выглядывает из ванной, где продолжает возиться со стиркой, и видит, как он торопливо проталкивает вермишель в дырочки водослива. Помедлила, не зная, что предпринять, но промолчала, вернулась к гудящей машине.

Потом Димка играл в своей комнате, а она отжимала простыни, развешивала белье, бегло просмотрела газеты, заказала такси на утро и собрала вещи.

В половине девятого они лежат в постели под зажженной над изголовьем лампой. Она читает ему «Принцессу». Он слушает посапывая, тесно прижавшись к ее плечу, и от его худенького свернутого калачиком тельца, сквозь пижаму, исходит нежное греющее тепло.

Вскоре у него начинают слипаться веки, дыхание становится глубоким, почти неслышным. Она замечает это и ведет, сонного, в ванную (там все завешано мокрыми простынями), потом в комнату, где горит ночник и тикают часы с кукушкой. Он еще что-то лопочет, гладит ее лицо, просит посидеть, и она сидит, примостившись на краю постели, держит в руке его доверчиво раскрытую ладошку, но через минуту-другую ладошка бессильно выскальзывает, он отворачивается к стене и окончательно затихает.

Программу «Время» она досматривает лежа на диване, куда перенесла подушку, одеяло, захватив с собой снятую с полки книгу.

Спать не хочется. В комнате пусто и тихо, лишь изредка прошуршит за окнами машина. В раскрытую балконную дверь порывами влетает свежий, остывший к ночи воздух, и тюлевая занавеска надувается, шевелится беззвучно, а ей чудится, что в комнату хочет войти кто-то чужой…

Без четверти десять передают прогноз погоды. В Москве обложной дождь, но утро обещают без осадков. Над Свердловском, где сейчас Сережа, нарисовано маленькое облачко с мелкими штришками — тоже дожди.

Она выключает телевизор, придвигает к дивану телефонный аппарат.