Опознание (главы из романа)

Завернувшись в полотенце, я выхожу в полутьму коридора и чувствую, как мои ноги легко отрываются от пола. Это Сережа. Он поднимает меня на руки, несет через комнату. Кружатся стены, цветы на обоях, кружится потолок с люстрой, кружится весь мир, который сосредоточен в эту минуту на нас двоих. Уверенность и сила его рук будто переливаются в меня, заполняют без остатка, вытесняя усталость, а вместе с ней сомнения и тревоги. Он прижимает меня к себе, шепчет: «Саша, Саша, Сашенька!», и с каждым «Сашенька» дышать становится все трудней, и слезы (разве не глупо?) текут по щекам, а где-то рядом, за стеной, спит Димка, наш сын…

У порога спальни Сережа опускает меня, я подхожу к кровати, снимаю покрывало и, уже поправляя подушки, вспоминаю вчерашний вечер, томик Чехова, пустую квартиру с колеблющейся на ветру занавеской…

3.

Но это было уже потом…

А утром, ровно в половине шестого, зазвонил будильник.

Она вскочила с дивана, отключила кнопку звонка и побежала в ванную. Там, заспанная, с зубной щеткой во рту, мельком посмотрела в зеркало и невольно задержала, остановила взгляд.

Отраженный кафелем свет был беспощадно ярким. Он проявил незаметные обычно морщинки, чуть тронутую желтизной кожу на висках, несколько седых нитей в путанице волос. Взгляд опустился ниже, и она увидела голубой рисунок на кистях рук, худую шею, грудь с приплюснутыми коричневыми сосками. Стало щемяще жаль себя. На короткий миг в памяти всплыл Говоров, его шаркающая походка, ноги в клетчатых шлепанцах, и показалось, что шесть лет, оставшиеся ей до сорока, давно прожиты, истрачены, сожжены в суете, беготне и спешке…

Осторожно, чтобы не разбудить сына (он спал, повернувшись на правый бок, сложив ладони под щеку — этому тоже научила его Зинаида, наверно, Зинаида), она приоткрыла створки шифоньера и с минуту выбирала, что надеть. Остановилась на строгом сером костюме из английской шерсти, белой блузке с отложным воротником, черных колготках. Наскоро собрала постель, оставила записку для Жени, на всякий случай вытащила из холодильника сметану и творог.

Без десяти минут шесть, подхватив заготовленную с вечера сумку, вышла и заперла за собой дверь.

Где-то наверху гудела кабина лифта, но сумка была легкая, и она пошла пешком. Внизу нашла почтовый ящик соседки. Ключ, коротко звякнув, упал на дно — Женя обещала спуститься к семи, значит, через час, Димка раньше не просыпается.

На улице было еще темно, сыро. В нескольких окнах, выходящих во двор, горел свет. Таксист ждал ее за углом, молча открыл дверцу.

По дороге в аэропорт она рассеянно смотрела на пустые улицы, на редких в этот ранний час дворников, на бегунов-одиночек, бодро трусивших по обочине, и уже без раздражения думала о предстоящей поездке, о коварстве Дашкова, сумевшего свалить на нее ответственность, о главке, где ее не ждут и вряд ли обрадуются приезду, думала о муже, о том, что напрасно не заставила его взять с собой плащ или хотя бы зонтик: тучка, нарисованная на карте, могла оказаться не такой уж безобидной — Урал все-таки…

Справа от шоссе показалась светящаяся коробка аэропорта, его синие и красные неоновые огни. Она отпустила такси, прошлась вдоль прозрачных, как в аквариуме, стен, нарочно затягивая, чтобы не стоять в очереди на регистрацию, и направилась к стойке, когда последние пассажиры уже сдали багаж. Быстро прошла досмотр и спустилась в отстойник.

Небо посветлело. Стали видны аэродромные постройки, серебристые фюзеляжи самолетов, лента взлетной полосы. Вскоре подъехал автобус с зажженными фарами. Мужчина в мягкой фетровой шляпе уступил ей место, хотя ехать было метров двести, не больше.