Оппенгеймер. Альтернатива

Но на самом деле время для чистой науки так и не наступило, но этой аудитории и тем более широкой публике вовсе незачем было знать об этом. Теперь к физикам предъявлялись другие требования, и, несмотря на все расстояние между ними, фон Браун получил в 1934 году степень доктора философии по физике, и его диссертация была посвящена его личной одержимости: Konstruktive, theoretische und experimentelle Beiträge zu dem Problem der Flüssigkeitsrakete – «Конструктивный, теоретический и экспериментальный вклад в проблему ракеты на жидком топливе». Нацисты сразу же засекретили работу, но теперь, когда ее наконец можно было свободно прочитать, фон Брауну не терпелось распространить ее в научном мире, и он вручил экземпляр Оппенгеймеру, когда тот посетил Форт-Блисс. Оппи, естественно, должным образом передал брошюру в группу «Новые имена».

И поскольку все участники проекта «Арбор», включая фон Брауна, пусть он и находился вдали от основной группы, в Техасе, приступили к своим исследованиям, Оппи решил, что им необходимо задуматься и над моральными вопросами.

Он обвел взглядом слушателей, собравшихся в институтской аудитории. Лампы в зале были выключены, но свет со сцены отражался в темноте от очков, там светились круглые диски, сотни полных лун на черном небе. И он позволил прозвучать словам:

– Несмотря на дальновидность и мудрость людей, возглавлявших наши государства в военное время, физики чувствовали особую личную ответственность за предложение, поддержку и в конечном счете в значительной степени за реальное создание атомного оружия.

В зале зашевелились, донесся чей-то удивленный шепот. Действительно, эта фраза вовсе не следовала из сказанного ранее. Но эти слова должен был услышать фон Браун, даже если его и не было в этом зале, их должен был услышать мир. Оппенгеймер продолжал; слова произносились в тот же миг, когда они проявлялись в его сознании.

– В каком-то приземленном смысле, – сказал он, глядя вдаль, – не…

Он сделал паузу, подбирая слово.

– …не вульгаризируя…

Он тряхнул головой и сделал еще одну попытку:

– …без шуток…

Все взгляды прикованы к нему. Речь получит широкое освещение в прессе, МТИ должен стенографировать ее для архива. Он позаботится о том, чтобы один экземпляр достался фон Брауну.

– …отнюдь не будет преувеличением сказать…

Он понимал, что снова говорит больше, чем следовало, но ничего не мог с собой поделать; слова были продуктом цепной реакции, одно отталкивалось от другого и высвобождало новое, и все должно было идти своим чередом:

– …что физики познали грех. – Он глубоко вздохнул, выдержал паузу. «Все грехи отпущены, ах ты, сука!»

Пути назад нет, нельзя вновь обрести утраченный райский сад, нельзя восстановить невинность, в каком смысле ни толкуй это слово.

– И это знание, – сказал он решительно, – мы не должны утратить.

В зале воцарилось молчание, но Оппи слышал собственный пульс, аплодисментами гремевший в ушах.

Глава 38 1948

На глаза мне попадались люди, строившие мост или чинившие мостовую, и я думал: с ума они, что ли, посходили, или просто ничего не понимают, ну ничего? Зачем теперь строить что бы то ни было? Бессмыслица[58].

Ричард Фейнман

Выступление Дика Фейнмана на конференции в поконо обернулось катастрофой. Возвращаясь оттуда в Итаку, он за три часа не проронил ни слова. Когда машина оказывалась в зонах устойчивого приема радиоволн, в приемнике играли Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи; Ханс Бете то дремал на пассажирском сиденье, то рассматривал весенние сельские пейзажи Пенсильвании и северной части штата Нью-Йорк. Дик высадил Ханса возле его дома, а сам, не заезжая домой, направился прямиком в свой любимый бар, расположенный в трех кварталах от кампуса Корнелльского университета. Это был субботний вечер; что-то должно было происходить.

«Я обожаю тебя, милая. Я знаю, что тебе очень нравится слышать эти слова, но пишу их не только потому, что тебе это нравится, – я пишу их потому, что у меня на душе становится теплее оттого, что я пишу это тебе».

– Ты весь вечер меня не замечаешь, – сказала блондинка в обтягивающем серебристом платье, взгромоздившись на высокий табурет рядом с ним.

Фейнман пригубил пиво.

– Нет, не весь, – ответил он, глядя куда-то вдаль. – Ты пришла в девять сорок четыре.

– Так ты меня заметил?!

Время уже перевалило за полночь.

– И с тех пор ты сидела с пятью парнями.