Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Весной много времени с Оппенгеймером проводил еще один студент — Исидор А. Раби. Они встретились в Лейпциге и вместе приехали в Цюрих. «Мы близко подружились, — вспоминал Раби. — И оставалась друзьями до последнего дня его жизни. Меня привлекали в нем некоторые стороны, которые другим не нравились». Раби был на шесть лет старше Оппенгеймера и тоже провел свое детство в Нью-Йорке. Однако Нью-Йорк Раби сильно отличался от безбедной жизни на Риверсайд-драйв. Семья Раби ютилась в двухкомнатной квартирке Нижнего Ист-Сайда. Отец зарабатывал на жизнь физическим трудом, семья бедствовала. В отличие от Оппенгеймера Раби вырос, не имея никаких сомнений в своей идентичности. Родители Раби были евреями-ортодоксами, для них Бог был частью будней. «Даже в разговоре на общие темы, — вспоминал Раби, — Бог присутствовал не то что в каждом диалоге — в каждой фразе». Став старше, он растерял внешнюю религиозность. «Из такого храма ушел!» — шутил он.

Раби не тяготился еврейскими корнями. Даже в период ползучего антисемитизма в Германии Исидор нарочно представлялся австрийским евреем — предвзятость была больше всего направлена против евреев из Австрии. В отличие от него Оппенгеймер никогда не афишировал свою еврейскую идентичность. Через несколько десятилетий Раби высказал догадку почему: «Оппенгеймер был евреем, но желал, чтобы это было не так, и делал вид, будто это было не так. <…> Еврейская религиозная традиция, даже если ты толком с ней не знаком, настолько сильна, что от нее трудно отречься без последствий. [Это] не значит, что ты обязательно должен быть ортодоксом или даже практиковать религию; однако, если ты в ней родился и потом повернулся к ней спиной, жди неприятностей. Вот и наш бедный Роберт, эксперт по санскриту и французской литературе… [Раби замолкает, уходя в мысли.]».

Раби впоследствии высказал догадку, что Роберт «так и не сложился в однородную личность. Это бывает со многими людьми, но гораздо чаще происходит — из-за их положения — с блистающими умом евреями. С такими гигантскими способностями в разных сферах ему трудно было сделать выбор. Он хотел всего на свете. Роберт очень напоминает мне одного друга детства, ставшего юристом, о котором кто-то сказал: “Ему хочется одновременно стать во главе и Рыцарей Колумба, и Бней-Брит”. Видит Бог, я не самый простой человек, но по сравнению с Оппенгеймером я весьма и весьма прост».

Раби любил Роберта, но не стеснялся подшучивать над ним в компании ради эпатажа: «Кто такой Оппенгеймер? Избалованный еврейский мальчик из Нью-Йорка». Раби считал, что повидал немало таких типов на своем веку. «Он происходил из восточногерманских евреев, привыкших чтить немецкую культуру выше своей. Причину нетрудно увидеть — достаточно посмотреть на всех этих польских евреев-иммигрантов с их невежественными ритуалами». Раби находил удивительным, что многие из почти целиком ассимилированных немецких евреев тем не менее не могли себя заставить отказаться от своей идентичности. Двери-то перед ними открывались, но заходили в них далеко не все. «Даже в Библии, — говорил Раби, — Бог жалуется на их упрямство». По мнению Раби, Оппенгеймер тоже испытывал душевный конфликт, однако с той, возможно, разницей, что упрямился подсознательно. «Я не знаю, считал ли он себя евреем, — вспоминал Раби много лет спустя. — Мне кажется, что в своих фантазиях он видел себя гоем. Помню, я однажды сказал ему, что христианская религия вызывает у меня недоумение — удивительная смесь кровопролития и доброты. Он ответил, что как раз это его и привлекает».

Раби так и не признался Оппенгеймеру в том, что думал о его двойственной натуре: «Я не считал нужным говорить ему подобные вещи. <…> Человека невозможно изменить, перемены должны приходить изнутри». Просто Раби казалось, что он понимал друга лучше, чем тот сам понимал себя. «Что бы ни говорили об Оппенгеймере, белым англосаксонским протестантом он не был».

Несмотря на различия в характерах, между Раби и Оппенгеймером сложились близкие отношения. «Я никогда не был в его лиге, — сказал позже Раби. — Никогда не встречал человека умнее его». И все же сам Раби несомненно обладал не менее блестящим умом. Всего за несколько лет его эксперименты в лаборатории молекулярных пучков Колумбийского университета дали богатые плоды в целом ряде областей физики и химии. Под стать Оппенгеймеру он был скверным практиком; из-за своей неуклюжести Раби часто поручал проведение опытов другим. Зато его отличала необъяснимая способность придумывать опыты, дающие нужные результаты, — возможно, потому что во время поездки в Цюрих он, в отличие от многих других экспериментаторов, приобрел уверенное понимание теории. «Раби был великим экспериментатором, — вспоминал студент Оппенгеймера Уэндел Ферри. — И в теории тоже был не промах». В элитарном мире физики Раби считался глубоким мыслителем, а Оппенгеймер — великим синтезатором идей. Вдвоем они были неподражаемы.