Оппортунистка

– Прости, – прошептал он, ухмыляясь.

Я нахмурилась и хлопнула по столу учебником так громко, что профессор Граббс приостановил лекцию, чтобы взглянуть на меня.

– Тише, Терминатор, – пробормотал Калеб. – Если ты будешь вести себя так каждый раз, когда я рядом, люди заподозрят, что я тебе нравлюсь.

Я уставилась на него, открыв рот.

Я пыталась слушать лекцию, правда. Но к концу пятидесятиминутного занятия я не могла вспомнить ни одного слова, сказанного профессором. Зато я запомнила наизусть запах одеколона Калеба и могла в подробностях рассказать о каждом его движении и жесте: о том, как он стучал карандашом по книге, как двигал ногами под столом, то сгибая их, то лениво вытягивая перед собой.

Когда профессор отпустил нас, я вскочила с места, как живое пушечное ядро, и направилась к двери. Калеб меня не преследовал. Я даже не увидела его, оглянувшись напоследок. И сперва испытала облегчение, а затем – разочарование. Возможно, он наконец-то понял мои намеки и решил больше со мной не связываться.

Он ждал меня перед общежитием позже тем же днем. Я выпрямила спину и взяла свои эмоции под контроль. «Дыши, Оливия, – говорила я себе. – Это просто очередной парень, и все они слеплены из одного теста». Я остановилась в паре метров от него, зная: если я почувствую его запах, то потеряю решимость. Картина получилась живописная – мы стояли под светом фонаря, готовые столкнуться в метафорическом сражении.

– Калеб, – сказала я слишком высоким голосом. – Я буду с тобой честной.

Он кивнул.

– Я не заинтересована… в том, в чем ты… заинтересован. Ты мне нравишься, но только как друг, – я помедлила, изучая его лицо – такое же нечитаемое, как «Война и мир». И добавила, чтобы донести свою мысль наверняка: – Думаю, мы просто несовместимы.

– Мне так не кажется.

Он выглядел пугающе напряженным, и мне пришлось смотреть себе под ноги, чтобы меня не затянуло в омут его глаз.

– Ну, извини. Видимо, мы на разных волнах, – запнулась я.

– Нет, я не об этом. Я знаю, что нравлюсь тебе так же, как ты нравишься мне. Но это твой выбор, а я джентльмен. Хочешь, чтобы я отвалил? Ладно. Прощай, Оливия.

И он ушел.

Я растерянно смотрела ему вслед. Он правда просто взял и ушел? Мне хотелось догнать его, сказать, что я не всерьез, что рядом с ним я чувствую себя как пьяная, и, может, он согласился бы поцеловать меня еще разок, просто чтобы я убедилась, что поступаю правильно…

Но я осталась на месте.

Калеб, верный своему слову, не приближался ко мне следующие пять месяцев. Доходило до того, что, если мы встречались где-то на территории кампуса, он притворялся, будто я невидимка.

Я все думала о том, что бы сказала моя мать насчет всей этой ситуации.

«Такой мужчина, а ты все испортила, потому что боишься обжечься. Ты слишком похожа на своего отца, Оливия».

Я становилась умственно отсталой, когда дело касалось отношений. Я пиналась, брыкалась, отбивалась и отталкивала людей, чтобы у них не было возможности сделать мне больно.

Жизнь продолжалась – но почему-то она уже не была для меня прежней. Во мне что-то изменилось. Я не могла понять, что именно, но где-то в моем сознании появилась новая дверь: несмотря на все мои усилия держать ее закрытой, мысли продолжали туда ходить, бродить по пустой комнате и развешивать изображения Калеба на стенах. Иногда я хандрила днями напролет. Потом мое настроение резко менялось, и я приходила в ярость: как он посмел так промыть мне мозги? Примерно на второй месяц этой эмоциональной пытки я сдалась. Очевидно, я больше не хотела быть одинокой. Возможно, пришла пора открыться и поэкспериментировать с отношениями.

Я быстро стала интересоваться мальчиками. Мне сильно помогла Кэмми: научила укладывать феном волосы, делать макияж и, как любой настоящий друг, познакомила меня с пуш-апом. Этот новый чувственный образ – вместе с моими стараниями сохранять дружелюбный вид – обеспечил мне пару свиданий. К четвертому месяцу у меня уже появились электробигуди и небольшая группа преданных поклонников.

Я встречалась с Брайаном – он был очень умный и учился на медицинском; с Тоби, возившем меня на «Ламборджини» в роскошные рестораны; и, конечно, был еще Джим – поэт, слишком претенциозный на свою голову. Он выкуривал пачку «Мальборо» в день и мог цитировать целые отрывки из произведений Толстого. Он был моим любимчиком – все, что он говорил и делал, было так смело, что у меня мурашки бежали по коже. Но, конечно, у всех этих парней была одна общая проблема: они не заполняли «комнату Калеба» в моей голове. Он был как непроходящий зуд. Я думала о нем, когда смотрела на деревья и здания и когда я стояла в очереди в магазине, выбирая жвачку. Я думала о нем, когда чистила зубы и когда Кэмми болтала о цвете своих новых туфель (которые, как она утверждала, были лососевыми, но я считала их коралловыми).