Оппортунистка

Калеб присутствует в суде каждый день. Я вынуждена видеть его, чувствовать его запах, взаимодействовать с ним… быть с ним рядом. Он все так же крутит кольцо на большом пальце, когда нервничает. В основном он делает это, когда я говорю. Я знаю: он ждет, что я выкину что-то безумное и иррациональное. Но я контролирую ситуацию: у меня есть работа, и – нет, это не ради того, чтобы выиграть дело. Это ради него и моего искупления.

Мои свидетели дают показания один за другим, и защита становится крепче. Я лично подобрала самых отчаявшихся – тех, кто потеряет больше всех, если Леа проиграет: пожилых работников, которые не получат свою пенсию, молодых химиков, которые только начинают свою карьеру.

Леа наблюдает за мной, подозрительно щурясь, пока я аккуратно освобождаю ее от одного обвинения за другим. Иногда, готова поклясться, я вижу в ее глазах восхищение.

Как-то раз я прихожу в зал суда пораньше, потому что хочу обсудить кое-что перед началом. Калеб сидит на своем обычном месте – Леа нет рядом.

– С днем рождения, – говорит он, пока я открываю портфель с документами.

– Удивительно, что ты помнишь об этом, – говорю я, не глядя на него.

– Почему?

– Ну, за годы знакомства ты много о чем забыл.

– Я никогда не забывал тебя, – говорит он.

И как будто хочет сказать что-то еще, но в зал входит прокурор, и Калеб захлопывает рот.

К девятой неделе процесса я уже вызвала на допрос семь свидетелей. Из тридцати сотрудников, работавших под начальством Леа над созданием «Пренавина», только семь готовы были дать показания в ее пользу. Из этих семи трое верны ей абсолютно, а четырьмя другими я мастерски манипулировала. Приходится довольствоваться тем, что есть: я профессионально раскручиваю их показания в свою пользу.

Свидетелей со стороны обвинения я дискредитирую. Женщина потеряла мужа из-за инфаркта во время раннего запуска «Пренавина». Я выуживаю у нее сведения о том, что у ее мужа было плохо с сердцем еще до приема препарата из-за нездоровой диеты. Ветеран рассказывает о счетах в тысячи долларов за лечение после «Пренавина»: препарат разрушил его печень и ему понадобилась трансплантация. Я рассказываю о его алкогольной зависимости, уничтожившей его печень задолго до «Пренавина».

Мы спихиваем всю вину на отца Леа, которому из могилы последствия уже не страшны. Ее расстраивает необходимость запятнать его имя, но я напоминаю ей, что если бы он был жив, то сидел бы сейчас на ее месте и с радостью принял бы на себя вину ради любимой дочери.

Леа дает показания последней. Мы подумываем не допрашивать ее вовсе, но решаем, что присяжным необходимо услышать ее сладкий голосок и заглянуть в испуганные глаза. Она прекрасно изображает уязвимость.

– Миссис Смит, были ли вы осведомлены, когда подписывали эти документы, что в Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов были отправлены результаты тестирования не «Пренавина», а его аналога «Паксилвана»?

Я стою немного слева от нее, взглядом напоминая ей, как отвечать на вопросы, которые мы репетировали десяток раз.

– Нет, я не знала об этом. – Она поднимает розовый платок к носу и аккуратно сморкается.

Краем глаза я смотрю на присяжных. Они наблюдают за ней настороженно, как будто пытаются понять, способна ли она на такой обман – эта хрупкая девушка в лавандовом платье. Я вспоминаю тот раз, когда она сидела в моей квартире, выдыхая сигаретный дым из алых губ, с глазами, подведенными черным. «О да, она более чем способна на это – и не только», – говорю я присяжным мысленно.

– Что, по словам вашего покойного отца, – спрашиваю я, глядя на присяжных, – вы тогда подписывали?

– Результаты клинических испытаний, – отвечает она слабым голосом.

– Читали ли вы эти результаты, прежде чем подписать их? Вы наблюдали за результатами лично в лабораториях?

– Нет. – Она всхлипывает, опуская взгляд. – Я доверяла отцу. Если ему нужна была моя подпись, то я подписывала без вопросов.

– Как вы думаете, ваш отец знал о том, что результаты клинических испытаний «Пренавина» – поддельные?

Это была самая трудная часть. Я вижу, как Леа колеблется, пытаясь заставить себя сказать эти слова. В глазах присяжных ее нежелание говорить плохо о своем папочке только добавит правдоподобности.

– Да, думаю, он знал, – говорит она, глядя прямо на меня.

Ее глаза влажно блестят. «Давай, заплачь, – подгоняла я ее мысленно. – Дай им увидеть, как ты раздавлена происходящим». Слезы текут по ее щекам, и перед глазами у меня снова встает та ночь, когда она стояла на пороге моей квартиры после визита Калеба на ужин. Слезы всегда помогали ей добиться желаемого.

– Миссис Смит, – говорю я наконец, дав ей время успокоиться, – вам есть что сказать семьям жертв этого препарата – семьям, потерявшим своих близких из-за халатности и обмана «ОПАЙ-Джем»?

– Да.

В этот момент она словно не выдерживает – обнимает себя за плечи и плачет, роняя слезы на колени.