– Ты сумасшедшая, – отвернувшись от нее, я смотрю в окно. – Почему меня вдруг затошнило?
– Тебе понравится, поверь. Я проникла в квартиру Стивена после его измены с этой тупой сучкой и нашла много всего интересного – например, обнаружила, что у него фетиш на азиатских… мужчин.
– Ты вломилась в дом к бывшему? – У меня кружится голова. – Почему я об этом не знала и когда ты успела превратиться в меня?
– Ты была занята. Люси и Этель проникли туда не для того, чтобы шпионить, – Этель просто хотела найти сережки своей бабушки, которые там оставила.
– Ладно, так, во‐первых, прекрати говорить о себе в третьем лице, Этель, а во‐вторых, я не собираюсь вламываться в их дом!
– С каких пор ты стала полицией морали? – Она делает яростный глоток кофе.
– Я адвокат.
Она хмурится.
– И взрослая.
Она хмыкает.
– И я уже и так принесла этому человеку слишком много проблем.
Последнее утверждение рассердило ее – она чуть не давится кофе. Ее техасский акцент становится вдруг сильнее:
– Как и он –
Это правда.
– Я знаю код отключения их сигнализации, – говорю я слабо.
– Откуда? – В ее глазах читается восхищение.
– Однажды что-то ее активировало, пока мы с Калебом и Леа обсуждали дело, и охранная компания позвонила ему на мобильный, чтобы подтвердить код перед отключением.
– Теперь осталось только раздобыть ключ. – Она улыбается, съезжая с развязки Паркленда.
– У них есть запасной, он лежит в кормушке для птиц на заднем дворе.
– А
– Я слышала, как он сказал об этом горничной по телефону, когда она случайно захлопнула дверь, оставшись снаружи.
Кэмми ругается, используя слово на букву «е», и называет меня жуткой сталкершей.
– Ну, а ты тогда – тупая сучка.
Мы стоим в фойе огромного дома Леа и Калеба. Я виновато кусаю ногти, пока Кэмми совершенно спокойно прохаживается вокруг, трогая их вещи. Наблюдая за ней, я гадаю, кто победил бы, если бы это она воевала с Леа.
– Только посмотри на это, – говорит она, поднимая филигранное драгоценное яйцо с украшенной золотой подставки. – Это стоит как минимум сотню сумочек от Картье.
– Положи на место, – шиплю я, брызжа слюной.
Этот дом похож на музей, где главный экспонат – это Леа. Повсюду, куда ни посмотри, я вижу фотографии и художественные портреты рыжеволосой стервы – некоторые из них милостиво включают Калеба. Прячась от ее взгляда, я встаю в альков.
– Мы и так проникли сюда незаконно. Можем и насладиться этим, – щебечет Кэмми в ответ.
Я иду за ней на кухню, где мы заглядываем в холодильник. Он забит всем подряд, от красной икры до шоколадного пудинга. Кэмми срывает виноградинку с грозди и сует в рот.
– Без косточек, – бормочет она.
Сок брызжет из ее рта на дверь холодильника. Я вытираю пятно бумажным полотенцем и бросаю его в мусорку.
Мы поднимаемся по лестнице, стуча каблуками по мраморному полу. Кэмми медлит у двери, которая ведет в главную спальню.
– Не-а, я туда не пойду, – говорю я, отступая на несколько шагов.
Я лучше отрублю себе руку, чем увижу
– Ну, а я загляну. – И она открывает дверь, скрываясь в комнате.
Я иду в противоположном направлении. Прохожу по длинному коридору, на стенах которого висят черно-белые фотографии. Калеб и Леа режут свадебный торт, Калеб и Леа стоят на пляже, Леа курит сигарету перед Эйфелевой башней. Я отворачиваюсь в отвращении. Я больше не хочу здесь находиться. Это их дом, где они смеются, едят и занимаются сексом. Не могу поверить, как сильно все изменилось. Я чувствую себя так, как будто проснулась после комы и обнаружила, что мир двинулся дальше без меня. Почему изменились все вокруг, кроме меня?
Я спускаюсь обратно в холл, чтобы подождать Кэмми. А потом вижу овальную дверь. Калеб говорил мне, что однажды, когда купит дом, то дверь в его кабинет должна напоминать средневековые двери из фильмов. Я иду к ней и берусь за круглую ручку размером почти с мою голову. Дверь открывается – в лицо мне ударяет запах нового дома и мужского парфюма.
Раньше Калеб даже пах по-другому. За прошедшие четыре года он сменил парфюм. У меня снова возникает ощущение, что я только что вышла из комы.