Опрокинутый тыл

Собственно говоря, то не была миссия в обычном понимании этого слова: кроме многочисленных офицеров в Иркутск прибыл также вооруженный отряд в 300 штыков при 3 орудиях. После встречи с Мутто Иванов-Ри-нов послал Омску пространную шифровку, примечательную во многих отношениях. Японцы учинили белогвардейцу форменный допрос «по всем статьям»: состав и прочность правительства, сколько в Сибири социалистов, их влияние, цель его поездки и т. д. Интересовали их особенно военные вопросы: состояние армии, ее снабжение, когда будет восстановлен фронт под Самарой и т. д. ⁴⁷. Попытки Иванова-Ринова представить положение белой Сибири в радужных красках провалились полностью. Японцы оказались прекрасно осведомленными обо всем, даже в подробностях отправки войск на фронт против Красной Армии. Интерес для нашего исследования представляют заявления Иванова-Ринова, что самарский фронт будет восстановлен приблизительно через месяц, а Пермь будет взята не позднее двух недель, как только на фронте сосредоточится Средне-Сибирский корпус, находящийся в пути уже по ту сторону Урала.

Мутто заявил, что «большие препятствия выступлению японцев в России оказывает Америка», но что посланная в Омск группа офицеров имеет целью ознакомиться с положением и в случае нужды будет вызвана «реальная помощь» ⁴⁸.

Па следующий день в Иркутск прибыл председатель совета министров Омска Вологодский, возвращавшийся из Владивостока после совещания с представителями союзников по вопросам снабжения. Мутто задавал ему те же вопросы. Новым был лишь вопрос о взаимоотноше-йиях с Хорватом. «Судя по тону и характеру вопросой,—* писал Иванов-Ринов, — генерал Мутто к прочности нашего положения относится, по-видимому, скептически» *.

По случаю прибытия Вологодского состоялся парад и официальный обед. Присутствовали представители иностранных миссий и консулы. Не было только японцев, и не случайно: они тут же снова показали омским белогвардейцам свое истинное лицо союзников. Случилось так, что на ст. Харанор встретились обычный воинский поезд с японскими солдатами, направляющимися в Верхнеудинск, и экстренный поезд военного министра сибирского правительства командующего Сибирской армией генерала Иванова-Ринова. Русский начальник станции, вполне естественно, отправил в первую очередь литерный поезд «члена правительства», что вызвало недовольство японцев, без долгих разговоров избивших станционного дежурного до полусмерти. Все, что мог сделать столь высокий чин «русского правительства», свелось к тому, что была послана телеграмма соболезнования начальнику станции и послан протест начальнику 7-й японской дивизии, который обещал произвести расследование, на чем дело и закончилось.

Другой, не менее знаменательный случай произошел с самим Ивановым-Риновым. В целях поднятия авторитета омского правительства и чтобы иметь под руками надежную вооруженную силу, он решил ехать из Иркутска во Владивосток с целым пехотным полком, состоящим «преимущественно из интеллигентов». Но чтобы это сделать, надо было испросить предварительно разрешения союзников (хотя речь шла о русской территории, «законной властью» над которой считало себя омское правительство), притом не вообще кого угодно, а именно главнокомандующего японского генерала Отани. Разрешение дано не было. Тогда Иванов-Ринов сам адресовался еще раз к тому же Отани с уведомлением, что во Владивосток с ним следует уже не полк, а всего три роты солдат в качестве охраны. На это последовал ответ, что такой большой охраны брать с собой не к чему, а разрешается иметь всего взвод пехоты. То была уже вторая пощечина белогвардейскому министру и командарму. Только после жалобы Иваноза-Ринова и вмеша-

тельства представителей Англии и Америки удалось получить разрешение на проезд трех рот в качестве символа власти временного сибирского правительства *.

Мы привели эти эпизоды не просто в качестве примеров грубого и наглого хозяйничания японцев на русском Дальнем Востоке. Число таких примеров можно было бы еще увеличить, но в этом нет никакой надобности. Все они были не чем иным, как отражением борьбы, которая как раз в это время шла по основному вопросу: кто же из интервентов- будет играть на Дальнем Востоке и в Сибири главенствующую роль. Решался этот вопрос «высокой политики» не галантным обращением с белогвардейскими министрами и генералами, а в столицах держав Антанты, на совещаниях Союзнического совета в Париже и Лондоне. Меньше всего зависело решение его от сибирских контрреволюционеров, если даже эти последние и называли себя всероссийским правительством.