Опрокинутый жертвенник

Элпидий нагнулся, развязал ремешки и сбросил сандалии, расстегнул застежку плаща и остался в одной легкой безрукавной тунике. Панатий подставил ему мясистое колено и Элпидий, взобравшись по рельефному телу друга, залез на стену, прошел осторожно по черепичной крыше дома и посмотрел вниз. Сад из гранатовых и персиковых деревьев в доме Таэсис был уже старый, верхушки некоторых из них достигали карниза, и Элпидию в полутьме показалось, что кровля держится не на колоннах, а на деревьях. Влюбленный философ спустился по ветвям и спрыгнул на землю. Осторожно ступая босыми ногами по мокрой траве между деревьями, стал искать дверь, ведущую во внутренние покои дома.

Пройдя по небольшому коридору, Элпидий прислушался: из дальней комнаты доносился храп. «Таэсис не может так храпеть, – решил про себя Элпидий, – так может храпеть только ее колода-служанка». Он прислушался и услышал ровное дыхание из-за занавески ближайшей комнаты. Затаив дыхание, он проник внутрь и разглядел в полутьме на ложе спящую Таэсис. Философ наклонился к ней и хотел поцеловать, но затем передумал, боясь себя этим выдать. Он подошел к столику, открыл небольшой ларчик и тут же почувствовал, что кто-то трется о его ногу. Он оцепенел и посмотрел вниз. В полутьме блестела глазами большая кошка с ошейником.

– Абрасакс, – прошептал теург и отбросил ее ногой. Та с мявком шмякнулась о канделябр, и с него сорвалась с медным стоном лампа. Таэсис вскрикнула, Элпидий схватил первое, что попалось, из ларца и выбежал.

Вслед ему тут же понеслось, дробясь в стенах комнат:

– Воры! Ворры!! Воррры!!

Когда Элпидий, царапая кожу о ветки, уже карабкался на дерево, кто-то ухватил его за ногу и фальцетом закричал:

– Сюда, сюда! Я поймал его!

Ученик теурга повис на ветке, как большая обезьяна, и, ничего не разбирая в горячке бегства, ткнул свободной ногой на голос, прямо в белеющее лицо, перемахнул через крышу и свалился, как мешок, прямо на могучие плечи Панатия. Тот подхватил друга и открыл, было, рот для вопроса, но Элпидий крикнул ему в лицо:

– Бежим!

И они ринулись наутек. Через квартал друзья остановились перевести дыхание. Панатий дышал, как загнанный в угол бойни боров, по его лицу катились крупные капли пота. У Элпидия гипсовой маской бледнело лицо, его тонкие ноздри трепетали, между красивыми подведенными бровями залегла глубокая, старящая его морщина.

– Земля и Солнце! Я, кажется, повредил лодыжку!

– Идти сможешь?

– Постараюсь.

– Ты успел что-нибудь взять?

Влюбленный философ кивнул и вытащил из-за пазухи вещь Таэсис. Добычей оказался браслет из черного янтаря.

– Подойдет, – удовлетворенно сказал Панатий, как будто он имел богатый опыт в заклинаниях. Прихрамывая, Элпидий медленно двинулся к своей любовной магии.

Магия любви и смерти, 1 октября 324 года

Между горой Пиерией Аманской и горой Касий, над широким устьем Оронта светит щербатым ракушечником старая крепость Селевкия. Основательные мраморные виллы и подслеповатые дома бедноты разбросаны вокруг нее серповидными террасами среди лавров, олив и винограда по всему южному склону Аманского хребта. Оттуда, с утесов Амана, открывается вид на забитую судами гавань и обветшалый мол, а дальше – на древний маяк Селевка и свинцовую гладь Средиземного моря. В стороне, у подножья Пиерии, на выветренном берегу моря, как одинокая скала, высится храм Зевса Вседержителя. На севере высокие горы Амана почти отвесно сползают в море, и в хорошую погоду с них виднеется на горизонте узкая береговая полоса Кипра.

Стояли календы октября. С моря нередко уже задували холодные ветра, еще дней десять – двадцать, и с севера и запада приморскую Селевкию обложат плотные грозовые облака, и вслед за дождями на город обрушатся штормы.

В гавани, ощетинившейся десятками мачт, торговые суда грузились огромными кедрами и корабельными соснами, пшеницей и ячменем, драгоценным ладаном, тюками с крашеными тканями, амфорами с вином и оливковым маслом.

Солнце уже клонилось к закату. По окраинным улицам города, мимо зарослей олеандров и жасминов пастухи сгоняли с гор в долину Оронта свои стада. И те спускались через высокие арки городского акведука к реке белесыми блеющими облачками. На берегу Оронта с длинными намывами речного песка на корточках с удочками сидели мальчишки. Здесь же, на отмелях, под обрывистыми берегами, топтались овцы и козы. Мимо, как будто тяжелые боевые корабли, проплывали большие груженые барки из Антиохии.