Оптинский старец иеросхимонах Амвросий

Это письмо меня сильно раздражило, чтобы не сказать более. Считая поведение моей знакомой плодом окончательного душевного расстройства и обвиняя в этом исключительно старца Амвросия, я взял два больших листа почтовой бумаги и написал ему длиннейшее письмо, в котором в самых вежливых и почтительных выражениях высказал много резкостей, приправляя каждую текстами Священного Писания и протолковывая эти тексты на свой лад. Не прочитав написанного, я тотчас отправил письмо по почте. И что же? Через пять дней моя знакомая возвратилась; рассказала мне, что, к ее изумлению, отец Амвросий не только остался доволен моим письмом, но приказал ей немедленно возвратиться в Москву; прислал мне просфору и просил передать мне свое желание видеть меня в Оптиной. Я был тронут таким результатом моего послания и решил исполнить желание старца при первой возможности, чувствуя себя виноватым перед ним за необузданность моего пера.

На четвертой неделе Великого поста 1883 года я выехал в Оптину, через Тулу и Калугу; из последнего города пришлось ехать верст 60 на почтовых. Я выехал из Калуги в понедельник утром и в Оптину приехал уже поздним вечером. Утомленный дорогой, я наскоро напился чаю и лег спать. Когда я сидел на другой день утром за чаем, ко мне явился келейник отца Амвросия с приглашением “пожаловать к батюшке”. Я нисколько, впрочем, не удивился этому, предполагая, что ему доносят о каждом приезжем.

Оптинская пустынь состоит из двух частей: собственно монастыря с храмами, корпусами монашеских келий, скотными и конными дворами, которые, кстати сказать, содержатся в образцовом виде как по постройкам, так и относительно животных, гостиницами и разными хозяйственными зданиями и скита, где в то время жили только строгие подвижники. В ограду скита женщины не допускаются. Мы с послушником пошли мимо собора, через фруктовый сад, пересекая всю площадь монастыря, и вышли наконец за ограду. Перед нами во все стороны густо раскинулся оголенный зимою лес, а прямо убегала тропинка, протоптанная среди высоких сугробов снега массою почитателей преподобного старца. Она-то и вела, через лес, к скиту, отстоящему от монастыря на полверсты. Мы вышли на поляну — и перед нами открылась белая ограда. Вправо от входных ворот виднелся небольшой белый каменный флигелек, одной половиной выходивший наружу, а другой прятавшийся внутри ограды.

Перед крылечком наружной части домика, который женщины почему-то называют “хибаркой”, стояла толпа человек в пятьдесят женщин, и высокородных, и простого звания, в ожидании увидеть отца Амвросия. Большая часть из них пришли или приехали издалека, и во всех них царила твердая вера, что у него они найдут и утешение в горе, и добрый совет в трудных обстоятельствах, и даже исцеление в болезнях. Но случалось, что, походивши безуспешно к заветному крылечку несколько дней подряд, иная богомолка, не принятая старцем, в сильном смущении должна была уезжать ни с чем домой, так и не увидав его.

Войдя в ограду, мы повернули направо к внутреннему крыльцу флигеля, который оказался обширнее, чем представлялось снаружи. Прямо с крыльца дверь отворялась в коридор, разделявший флигель пополам: направо — первая комната, небольшая, но чисто меблированная — приемная для мужчин, налево собственно помещение отца Амвросия, а далее комнаты для послушников и для приема женщин. Послушник, приняв от меня пальто, пригласил войти в приемную направо, пока доложит батюшке. Через минуту он вышел и сказал, что батюшка просит меня подождать немного, пока окончит беседу с посетителем. Я принялся осматривать приемную. Приглашение послушника пожаловать к батюшке прервало мой осмотр, и я отправился вслед за ним по коридору, уставленному по обе стороны скамьями, на которых ожидали с десяток посетителей.