Opus 2

– Насколько я знаю, у них есть интересные игрушки. Помимо подчиняющих ошейников. – Сидя на стуле, откинувшись на высокую спинку, Герберт скрестил руки на груди. – Они изобрели парные волшебные кольца. Обладатель одного сможет откуда угодно призвать обладателя другого, и никакие чары им не помеха. Пока их Повелители сидят за столом переговоров, кто-то в Риджии будет неусыпно их страховать. Как только произойдёт нечто подозрительное, их моментально вернут на родину.

– Значит, надо всего-навсего первым делом отрубать им руки.

К моменту, когда трое Тибелей воззрились на Еву в шокированном молчании, она и сама задумалась, с чего стала мыслить а-ля Мэт.

– Чуть что, так сразу я, – голос демона звучал тихо, словно сквозь испорченный приёмник. – А немёртвое существование, застенки Кмитсвера и прочее веселье последнего месяца, конечно, никак не могли привить тебе чёрный юмор и некоторую долю здравого цинизма, благодаря которым теперь от твоей тошнотворной положительности хотя бы не сводит зубы.

– Не волнуйся из-за риджийцев. Если будешь держаться, как сегодня, всё не так страшно. Мирку придётся тяжелее. – Мирана предпочла деликатно сменить тему. – Но через шесть дней Жнец Милосердный, и там вы окажетесь на виду у всей столицы… И не только столицы.

– Люди съезжаются со всего Керфи, – невыразительно подтвердил Мирк.

– Есть на что посмотреть. Новый король. Будущая королева. Риджийцы, среди них эльфы и дроу – та ещё диковинка. И, возможно…

Госпожа полковник осеклась, но все прекрасно поняли, какое событие должно было завершить перечисление.

– Я вас оставлю, пожалуй. Утомительный вышел день. – Когда Ева с Мирком уставились на Герберта, отстранённо глядящего перед собой, Мирана поднялась на ноги. Проходя мимо сына, на миг коснулась ладонью темнокудрой макушки: – Я горжусь тобой.

Три коротких слова грели лаской не меньше, чем взгляд из-под пшеничных ресниц. Больше, чем пламя за каминной решёткой.

Хотела бы Ева когда-нибудь услышать это от своей матери – и увидеть, что на неё смотрят так.

– Скажи, ты не передумал? – без обиняков спросила Ева, как только за хозяйкой дома затворилась дверь.

– Ты о чём?

…почти забытые мысли о доме царапнули почти забытой болью. За минувшие дни Ева испытала много разнообразной душевной боли, и неведомые ранее сорта затмили тот, с которым она прожила большую часть жизни.

Добавлять ко всем своим кровоточащим ранам ещё одну она не собиралась.

Она знала, что Герберт знает. Хотя бы потому, что, не глядя на неё, безошибочно понял, к кому обращён вопрос.

– О ритуале.

Герберт встретил взгляд брата. Тот сидел на полу, открыто изучая его лицо, следя за реакцией; рука, гладившая дракона, застыла на мшистой чешуе.

Когда некромант повернул голову, встречая Евин взгляд, зима в его глазах была холоднее обычного. Усталый февральский холод, который тем больнее кусает за щёки ночью, чем чувствительнее его тронула подступающая днём весна.

– Настолько не веришь в меня?

– Верю. – Перед внутренним взором стоял витраж из дворца, где мальчик, так похожий на ныне живущих Тибелей, убивал лучшего друга. – Но слишком много дурных предзнаменований, чтобы я могла этого не бояться.

– Например?

– Неважно. Просто… я не хочу, чтобы ты это делал.

– Как и я.

Герберт вновь посмотрел на брата, лишь сейчас подавшего голос. Сжимая пальцами подлокотники, уставился на вензеля каминной решётки:

– Я думал над этим.

– И? – сказал Мирк, не дождавшись пояснений.

В те секунды, что некромант медлил с ответом, даже огонь трещал тише.

– И склоняюсь к выводу, что есть другие способы вписать своё имя в историю. – Герберт небрежно закинул ногу на ногу. – В конце концов, я переживу тебя лет на двести. Если за это время не добьюсь чего-то более грандиозного, чем уже добился, раскрою карты о своём скромном вкладе в твоё воцарение. Летописцы будут в восторге.

– Не надейся, зазнайка. – Мирк восхитительно скрыл облегчение за ироничным фырканьем: оно проявилось лишь в том, что пальцы его вновь заскользили по драконьему боку. – Без тебя в соседней могиле мне будет скучно, так что я укажу особый пункт в своём завещании. Специально для «коршунов».

Ножки Евиного кресла заскрипели по паркету, когда его обитательница стремительно встала.

Бесцеремонно забравшись на худые, не слишком удобные для этого колени, Ева прижалась губами к другим, тёплым, родным губам – и прежде, чем Герберт закрыл глаза, февраль в них сменился мартом.

…никакого ритуала. Никакого риска. Никаких кошмарных предчувствий о том, чему отныне не суждено оправдаться. И ей даже не пришлось уговаривать, давить, молить, плакать, снова читать душеспасительную проповедь.

Она его не потеряет. Никого больше не потеряет.

– Если хотите, я тоже могу выйти, – где-то очень далеко сказал Мирк, – но не думаю, что мама одобрит подобное применение её кресел, даже если бы там сидел я.

– Я рад, что к своей коронации ты сохранил столько невинности, чтобы полагать, что твои родители использовали все предметы в доме исключительно по прямому назначению, – откликнулся Герберт, на миг прервавшись.