Opus 2

В витражное окно столичного Храма Жнеца тоже стучалось солнце, проливая раскрашенные лучи на белый мрамор, каким ещё при Берндетте отделали круглый зал. Витраж светился точно над алтарём – чёрная плита, отполированная временем и ритуалами, что творили на ней веками – и статуей Жнеца, распростёршей каменные крылья над россыпью свечных огоньков. Величайший из сынов Творца не требовал иных подношений, кроме свечей, коими многие поэты злоупотребляли как символом людских жизней. В день праздника те пылали не только на алтаре и в нишах по стенам, но и на полу, словно в зале с лета заблудилась стая светлячков.

В другое время витраж нарисовал бы на полу скелеты, танцующие меж песочных часов. Пары им составляли девы и юнцы, с улыбкой сжимавшие костяные пальцы посланников того, кого в Керфи издавна встречали без страха. Сейчас рисунок, вытянутый умирающим солнцем, окутывал искажённым разноцветьем юношу на коленях перед алтарём. Синий печатью ложился на сомкнутые губы, красный – на склонённый лоб, жёлтый, песком сыпавшийся в часах, – на белую мантию, в которой покидал этот храм каждый, надеявшийся повторить деяние Берндетта.

Избранник всегда готовился к ритуалу в одиночестве. Позже, на трибуне, Верховный Жрец благословит его, но главное благословение он мог испросить лишь у того, кто незримо смотрел на него из-под складок мраморного капюшона.

В тишине, которую не нарушали даже отзвуки немой молитвы, шаги Мирка прозвучали немногим резче, чем последовавшие за ними слова:

– В последний раз говорю. Отступись.

Герберт не отнял переплетённых ладоней от губ, не открыл глаз. Только ресницы дрогнули да уголок рта дёрнулся в лёгкой досаде.

– Ты правда этого хочешь? Плясать под дудку Айрес? Воплотить амбиции отца? Или просто решил умереть, чтобы о тебе поплакала та, которую ты знаешь едва ли месяц?

– Я не умру. Не имею права.

Слова звучали так, будто говоривший оглядывался на мир из-за черты, за которой многое, смехотворно важное для живущих, не имеет значения.

В молчании слышно было, как затрещали перчатки короля Керфи, когда пальцы под ними слишком резко сжались в кулаки.

Вдыхая медовый запах тающего воска (обычно он успокаивал, но не сегодня), поверх плеча брата Мирк посмотрел на кинжал Берндетта, мерцавший у подножия статуи Жнеца. Зачарованная гномья сталь, которой основатель династии пронзил сердце лучшего друга, взрезавшая его ладонь в день призыва, не затупилась и не поблекла. Смерть Берндетта лишила кинжал владельца, ослабив чары, не дозволявшие посторонним присвоить волшебное оружие, но никто не осмелился забрать реликвию себе. У некромантов, решившихся повторить призыв, всегда был собственный ритуальный нож. Уэрт больше других имел право выйти сегодня на площадь с кинжалом предка, но между помпезностью и удобством он выбрал второе – и предпочёл свой, резавший его руки сотни раз.

– Отступись. Прошу. – Ладонь Мирка, всё ещё пытавшегося найти слова, легла на плечо под белой мантией. – Ещё не поздно. Я сам заткну рот каждому, кто осмелится…

– А я надеялся, что прошлое научило тебя верить в меня чуть больше. – Герберт стряхнул руку брата одним резким, почти брезгливым движением. – Это. Мой. Путь. Единственный, что всегда был мне уготован. Единственный, что ждёт и зовёт меня. Хочешь помочь – оставь меня и не смей во мне сомневаться.

Огоньки свечей замигали – огарков, почти оплывших, и тех, что лишь обтекали воском, длинные и бледные, как пальцы танцоров на цветном стекле. Это Миракл отвернулся, взметнув королевскую мантию за спиной, хлестнув свечи взволновавшимся воздухом.

Когда Герберт, оставшись один, всё же открыл глаза, скелеты улыбались ему.

* * *

– Не думала, что однажды увижу танцующих скелетов не в мультиках, – признала Снежана, с помоста созерцая карнавал, круживший на площади перед храмом живых и мёртвых.

К празднику столичные улицы украсили гирлянды с белыми флажками, паутиной тянувшиеся между крыш. Багряным конфетти замерзали на снегу маковые лепестки – ими осыпали крышку гроба, прежде чем на него падал первый ком земли, и ими сегодня осыпали брусчатку городов, городишек и деревенек до самых гор на востоке, до самого побережья. Хрусткое морозное небо накрыло площадь кобальтовым стеклом; одиннадцать храмов выстроились кругом, устремив ввысь покатые купола, схожие в своём многообразии. Цветочные лозы увивали колонны храма Великого Садовода, орнамент из стрел и копий вился на портике храма Великого Воителя, рунная вязь испещрила капитель храма Великой Ворожеи.

Каждому из них в должный день года на этой площади воздавали хвалы. Но лишь один храм сегодня удостоится визита короля.

– В мультиках? – уточнил Лод.

Он неизменно был рядом. И тоже говорил на русском.

– Это как фильмы. Только нарисованные. Я тебе не рассказывала?

– А, мультфильмы. Не знал, что их так сокращают. – Глядя на девушку, маленькую и смешную в пушистой шапке и громоздком тёплом тулупе (на тулупе он настоял сам), колдун мельком улыбнулся. – Ты здесь не так долго, чтобы можно было рассказать мне всё.