Opus Dei. Археология службы

Если производство фиксируется (пусть на время) в некоторой вещи, продукте, то та служба, парадигмой которой выступает христианская литургия, не имеет внутри себя какого-то предела, она до бесконечности повторяет то, что во всякий момент предстает как совпадающее с очередным, дополнительным действием – если что и повторяется, так само повторение. Эта апоретическая структура впервые заявляет о себе в самой идее литургической практики, сформированной церковью: поскольку Христос, выступающий как «первосвященник жертвоприношения», осуществляет «абсолютное и совершенное литургическое действие, каковое по этой причине может быть совершено только один раз», постольку он как бы «бесповоротно затворяет за собой двери храма»; но ведь тогда христианская литургия становится парадоксом – в той мере, в какой «она, взяв за образец своего священства литургическое деяние Христа-arkhiereus, <…> посвятит себя задаче повторять неповторимый акт, праздновать то, что не может быть отпразднованным»[265] (тем самым соединяя мессианское «единожды и навсегда» из Послания к Евреям апостола Павла с «до скончания времен» евхаристического празднования, задающего горизонт «должностного служения»[266]). Таким образом, если Хайдеггер главный акцент делает на творении ex nihilo как «магистральном» принципе иудео-христианской парадигмы, подменяющей собой греческое понимание бытия, то Агамбен переносит его на «министерскую» практику бесконечного спасения созданного, которому теперь подлежит уже не столько произведение (изделие) как causa finalis деятельности создателя, сколько сама деятельность (оперативность, эффективность), значимая как таковая.

Не схоже ли это с тем, что Ницше понимал под позитивным итогом нигилизма, когда посредством отрицания всего здорового и состоявшегося «спасена была сама воля» [267]– воля, которая в пределе волит исключительно саму себя как волю к опережающему спасению (результатом чего чрезвычайное положение из исключения становится правилом, а требование безопасности – предваряющим любые акции)? А также – с тем, на что еще раньше указывал Маркс как на императив «спасения» денег посредством их постоянного бросания в обращение, вследствие чего из «собирателя сокровищ как помешанного капиталиста» возникает «капиталист как рациональный собиратель сокровищ»[268]? Кстати, согласно Ницше, спасителем воли выступает не кто иной, как аскетический священник, так что описанный Максом Вебером капиталистический дух «мирской аскезы» полностью вычитывается отсюда, а форма синтеза политики и экономики обнаруживает свой религиозный характер.

Неслучайно поэтому, что ключевым понятием данной книги Агамбена выступает именно officium, то есть церковная служба. Онтологическая специфика современной жизни выражается в господстве экономической (управленческой) парадигмы, капитализм же в качестве выражения этой парадигмы не только связан с религией неким «избирательным сродством», но он сам, по сути, является, согласно определению Вальтера Беньямина, «чистой религией культа» – культа, в рамках которого нет ни одного буднего дня, «нет дня, который не был бы праздничным – в пугающем смысле развертывания всех помпезных священнодействий, крайнего напряжения радений»[269]. Так что формула, которой Агамбен выражает апоретичность христианской литургии – «празднование того, что не может быть отпраздновано», – развивает тезис о том, что «по сути история христианства есть история его паразита – капитализма»[270].

Уже здесь слышен намек на то характерное для нынешнего «цифрового» капитализма исчезновение реального различия между трудом и досугом в пользу перманентного «праздника» с его императивным «радением». Досуг становится фикцией в той мере, в какой свободное время скроено по схеме времени рабочего, когда ни один момент не должен быть непроизводительно потраченным; такое время оказывается попросту невозможным «убить»[271], ведь на уровне своей формы оно не является собственным временем живущего, но производно от деятельности различного рода устройств, призванных это время так или иначе «спасать» (контролировать, нормировать, рационально использовать) – в итоге жизненное время становится точно так же невозможно представить сегодня в какой-либо иной форме, как невозможно представить саму жизнь без мобильного телефона[272].