Opus Dei. Археология службы

Онтологическая проблематика, имплицитно присутствующая во всех частях цикла, в Opus Dei выходит на первый план. Онтология понимается Агамбеном не столько как формальное определение некой академической философской дисциплины, сколько в качестве основополагающей операции, связанной с производством человечности человека[279]. И эта операция никогда не является однозначной, поскольку исторически существуют две онтологии, борющиеся друг с другом, в результате чего одна из них в какой-то момент вытесняется, преодолевается другой, но – не исчезает при этом бесследно. Эти онтологии Агамбен связывает с индикативом и императивом как двумя главными модальностями бытия: «есть», когда сущее показывает себя таким, каким оно всегда уже является – и «да будет!», когда оно как бы изначально взяло на себя обязательство совершать определенные действия, нужные для того, чтобы непрерывно преодолевать, превосходить себя, производить те или иные необходимые эффекты; чтобы реализовать то, что должно быть. В определенный исторический момент чаша весов склоняется ко второй опции, а затем – в ходе долгой эволюции – «решение о бытии» как прежде всего необходимой действенности (оперативности, эффективности) приобретает видимость «окончательного».

Именно так трактует Агамбен смысл знаменитого «коперниканского поворота» Канта. Кант – безусловно, ключевая фигура Opus Dei, так как именно в его этике возникает та парадоксальная, поистине монструозная, как ее определяет Агамбен, формула соединения модальных глаголов, которая звучит следующим образом: «Дóлжно мочь желать [man muss wollen können]» («Дóлжно мочь желать, чтобы максима нашего действия стала всеобщим законом: таков канон морального суждения вообще»).

«Глагол „мочь“, – комментирует Агамбен, – выражающий возможность действия, некую способность сделать, противоречивым образом подчинен „долгу“ и имеет своим объектом не делание, но „воление“: и именно этим вакуумом, непостижимым переплетением модальных категорий, и определяется парадигма приказа морального закона. Связанные воедино в этой формуле, модальные глаголы обоюдно поддерживают и аннулируют друг друга. Когда мы думаем о центральной роли понятия воли у Канта, следует не забывать, что в его основе лежит это парадоксальное переплетение»[280].

Важно при этом, что долженствование становится парадигмой не только для поведения в области морали, но распространяет свое влияние на всю сферу нашего бытия: так, согласно ключевым положениям «Критики чистого разума» (главное сочинение Канта по теоретической философии), вещи являются отнюдь «не сущими, но требованиями, не субстанциями, но императивами, которым ничто не может соответствовать на уровне опыта», и таким же образом «идеи разума являются „регулятивными“ идеями, „приказами“, а не обозначающими некие предметы словами»[281]. Бытие, таким образом, как бы поступает на службу – можно сказать, что отныне оно работает в офисе по обеспечению бесперебойных поставок природных явлений для нужд человеческой деятельности, – и поскольку тут же автоматически возникает вопрос, кому или чему конкретно (какому Богу, какому Делу?) оно призвано на этой должности служить, то ответ может быть получен только в обескураживающей форме: в форме чистого и безусловного долга бытие служит самой обязанности служить, желание которой должно предшествовать любой конечной цели служения, каким бы образом эта цель ни определялась. Философия Канта, таким образом, оказывается метафизическим обоснованием господства праксиса над бытием, а значит – обоснованием экономики (в ее теологическом значении) как глубинной тайны бытия, раскрыть которую претендует Агамбен. Такова уже отмеченная связь Opus Dei с Царством и славой, где Агамбен показал тот процесс, в результате которого экономика как исполнение тайны, то есть как служение, направленное на наступление мессианского царства, в итоге обернулась «тайной экономики», то есть служением как управлением жизнью людей до этого события, притом что само это «до» в конечном счете становится единственно актуальной формой производства времени, превращая чисто служебную функцию управления в единственно представимую форму жизни.

Агамбен резюмирует итог развития западной мысли в простой формуле: античная онтология субстанции уступает место онтологии приказа; изъявительное «быть», на которое традиционно ориентированы наука и философия, входит в подчинение повелительному «да будет!», бытие (Sein) отдает приоритет долженствованию (Sollen). Но несмотря на то, что он явно относит этот «выбор» к конкретной эпохе в развитии мысли[282], в концептуально связанной с Opus Dei, хотя и отдельно опубликованной лекции Что такое повелевать?, Агамбен рассматривает это различение, прежде всего, в плане синхронии – так, как если бы эти две онтологии всегда уже взаимно предполагали друг друга, вплоть до начала самой традиции постановки вопроса о бытии в Поэме Парменида: