Опустошитель

дей. Прямая кишка сокращается, добиваясь пустоты, Альберти-

на выдыхает сострадание к мужу и принимает прежнюю фор-

му. Больные вынуждены добиваться безопасности своими,

только больным ясными методами. Альбертина идет по городу.

Она давно не ждет никакого бессмысленного понимания, даже

если оно случится, – ничего, кроме временного понимания не

появится в жизни Альбертины. Если она испытала минутную

45

Илья Данишевский

жалость, то лишь от того, что в ней все еще существуют наде-

жды. Как и все остальные, Альбертина чего-то хочет, и ее от-

личие от других — понимание социальной небезопасности и

бесполезности человеческой свободы. Понимание в этом веке —

болезнь ума. Понимание города со всеми его темными пятнами,

замкнутого в трех измерениях, изведанного во всех направле-

ниях, с человеческими сколопендрами, сегменты тел которых

изучены чьими-то пальцами и языками, чьи внутренности про-

чесаны членами и фалангами. Мужчины, идущие по улицам

города, не предлагают своим женам анальный секс, потому что

«так нельзя», но анально проникают в проституток и тех, кто

встречается им на обочине. Мужчины, идущие по улицам горо-

да страдают мизогинией потому, что женщины достойны нена-

висти. Женщины, идущие по улицам города, готовы платить

своим телом за легкие деньги. Женщины и мужчины, идущие

по улицам города, считают себя единственно достойными сча-

стья, неоцененными вселенной и униженными. Альбертине

давно не жалко людей, они стоят ровно столько, сколько гото-

вы за них предложить: четыре пфенинга за глубокий минет.

Альбертина идет в сторону вокзала, и вокруг нее мир, ко-

торый понятен уму Альбертины. Мир и его жители, желающие

добиться права голоса, вето, свободы и понимания, выгодных

инвестиций и гарантов безопасностей, удовлетворения потреб-

ностей, удовлетворения чрезмерностей, детальности и сладост-

растия, желающие вначале своих невест, а затем чужих жен,

разочарованные в настоящем и обналичившие прошлое, живу-

щие от перемены до перемены, замкнутые в социальные инсти-

туты, примыкающие к политическим партиям и религиозным

идеям, чтобы закрыться моральными нормами и получить

одобрения духовника, чтобы заплатить за свою цену и пожать

крамольный урожай, желающие вырваться из устоев и обру-

бить корни, и напоминающие о корнях и устоях, ради сохране-

ния эмоциональных привязанностей, разложившие вселенную

на «да» и «нет», редкие избранные, осознающие свою гениаль-

ность в разговоре с медузами и в кокаиновом трипе находящие

тайные знаки, учителя и гуманисты, и оппозиция дегуманистов

и развратителей, сталкивающиеся волнами и в дуэли ради

собственной правды и защиты индивидуальной правды, оправ-

дывающие нищету и возводящие ее в индульгенцию, – текли

по улицам мимо Альбертины. А если кого-то из перечисленных

46

Нежность к мертвым

не было, то Альбертина знала, что они все равно существуют.

Где-то в своих домах они сколочены в группы и ненавидят.

Они бьют своих жен, чтобы те вобрали ударами истину. Они

насилуют своих дочерей и прикасаются к прекрасному. Мес-

течковые поэты спорят о направлениях. Каждый защищает

территорию, свои ничтожные садовые угодья, а затем в какую-

то минуту рвутся на всех порах к новым угодьям и новым

ценностям, каждый имеет свое мнение на тему Альбертины,

ведь мнение — очень важная валюта для тех, у кого не хватает

денег купить голоса. Вокруг бушуют мнения, разделенные на

«приличные» и «нет», и у паствы двух этих мнений есть моти-

вы исповедовать их; вся эта жизнь должна быть под завязку

забита сомнениями и знанием о правде, чтобы хоть какая-то

дорога сохраняла очертания. И именно поэтому идущие мимо

Альбертины так боятся первобытных матерей и цепных псов,

подлунных скитальцев и Безумного Короля, боятся невидимых

пальцев иного мира, который иногда сталкивается и происхо-

дит минутное столкновение с тем, что не могут осмыслить

моральные категории. Первобытное зло, наделенное лицом

сладострастной педофилии (которое совсем не то, как у тех

отцов-с-дочерьми), вычурная романтически-выгнутая некро-

стенция, теплая шелковистая ткань любви к внутренностям, то

есть — вселенная самовластных и запрещенных влечений и

сущности, без рода и половых желез, олицетворяющие эти

принципы… Альбертина могла понять эти влечения, и потому

Альбертина была больна. Могла осознать, что толкает убийцу

на совершение хладнокровного убийства, и даже не могла осу-

ждать его, как понимала, и не могла осуждать боль и негодова-

ние родственников убитого. Она могла это вобрать в себя и

могла объяснить тем, кто желает услышать, но желающие не

рождены. Все ведь достаточно просто. Но люди, поставившие

на колени моральность или поставленные моральностью на

колени, не могут вобрать и потому правильно оценить сущест-