Опыт биографии. Невиновные

Я слышал о ней главным образом от мамы, говорившей про нее всегда хорошо. О том, как она была красива и несомненно талантлива, как отец был ею увлечен, сколько времени тратил на ее книги и как издевались потом над ним друзья за ее «Юность Маркса» и за «Женщин Французской революции». Книги были пошлыми, а участие Фридлянда в их издании автор охотно афишировала.

Передо мной в темном коридоре издательства стояла женщина, которой отец увлекался, может быть, даже любил, для которой тратил время и силы. Женщина, которую принимала в свое время английская королева. Она болтала с Шоу и Ролланом, пила чай с Горьким и отсидела потом семнадцать лет в лагерях, вплоть до Магадана.

— Не может быть, — говорила она, чуть задыхаясь, с приемами женщины, знающей цену своему голосу. — Вы сын Цви — тот самый Светик! Боже мой, кто вы, где мама? Я все хочу знать. Запишите мой адрес, я только что получила чудесную квартирку, у меня еще нет телефона, но вот-вот будет. Я должна вас видеть, мы будем говорить и говорить…

Я был у нее в только что полученной ею двухкомнатной квартирке, к тому времени уже поставили телефон. Но разговора не получилось.

— Я так рада вам. Я так любила вашего отца, не было дня, чтоб мы не виделись или не разговаривали по телефону… Вы, наверно, не знаете, у него была гарсоньерка, там мы встречались. Странно, вы намереваетесь заниматься критикой? Мне кажется, у вас нет пронзительной силы философского анализа, владения диалектическим методом, а это у Цви было. И какой блеск! Нет, нет, мы с вами подружимся, вы не можете не чувствовать пустоты современных молодых женщин — о чем вы с ними говорите? Иногда мне кажется, судьба специально сохранила меня единственную из всех, чтобы рассказать о пережитом. О! У меня огромные планы… Там, где я была, важно было прежде всего сохранить себя — вы понимаете, что это значит для женщины? Когда огромная толпа заключенных входит в зону с общих работ — тысячи мужчин! — если не хочешь быть затоптанной, надо сразу же заручиться поддержкой самого сильного. О! Вы не сомневайтесь — я сохранила себя.

Я не сомневался. В тот же вечер я узнал о ее дружбе с Молотовым и его женой, устроившей эту квартирку и этот телефон; о ее подвиге в Союзе писателей, во время обсуждения романа Дудинцева.

— Я пришла просто послушать, я уже отвыкла от этого, и вдруг — просто чудовищно! Разнузданность, готовность оплевать и предать забвению самое дорогое! Пусть что-то не так, пусть ошибки и недостатки, но теперь, слава богу, все хорошо — у меня квартира, телефон, в Гослите издают «Женщин», в перспективе «Юность Маркса», я буду писать и писать. Но уже чувствую недоброжелательство, злобную зависть этих крикунов. Поэтому когда обсуждение так страшно покатилось, начался хаос, я почувствовала — больше не могу: «Дайте мне слово!» Президиум меня хотел остановить: «Куда, мол, разорвут». — «Ничего, — говорю, — я старый боец». И я вышла. «Я выступаю здесь от имени тех, кто не вернулся из Магадана и Караганды». И сразу тишина, обалдели. «Я вернулась, просидев семнадцать лет, из них три года одиночки…» — совсем ошарашила. Теперь, думаю, я вам покажу. И показала: «Эта мерзость, зачеркивающая то прекрасное, что сделано нашей литературой… Можно ли не чувствовать благодарность к тому, что осуществляется теперь… Готовность выплеснуть с водой и ребенка…» — (Опять и опять этот ребенок!..) — Что вы молчите, вы думаете иначе?

— Да, — сказал я, — я думаю совсем по-другому.

— Не может быть, Цви был бы со мной, с нами на этом обсуждении, он загорался моментально, его невозможно было удержать, когда и следовало бы, а здесь было так важно бросить им в лицо их же ничтожество — гнусный нигилизм, воспользовавшийся откровенностью и благородством партии…

— Зачем вы так торопитесь? — только и мог я сказать, все-таки отец действительно был ею увлечен. — Вы еще ничего не увидели, не поняли. Очень скверно, что вы так выступили.

— У меня всегда были завистники, — отмахнулась она, — вот и теперь наталкиваюсь на недоброжелательство. Как вы думаете, будут рецензии, когда появятся «Женщины»? Я сразу пришлю вам экземпляр…