Опыт философской антропологии

Однако герои повести — доктор Риэ, Тарру и их друзья — избрали иной путь, путь человека. Они были твердо убеждены, что «необходимо бороться теми или иными способами и никоим образом не становиться на колени» (Камю 1990а: 211). У них была ясная цель: побороть чуму. И они боролись, как могли, прилагая максимум своих усилий. Вместе с тем Камю не делает вывод, что именно люди победили чуму. Он говорит о том, что болезнь будто иссякала сама собой (см.: Камю 1990а: 311). Поэтому можно согласиться с теми литераторами, которые считают, что «граница между врачеванием и долготерпением выглядит в „Чуме“ подчас слишком расплывчатой и зыбкой» (Великовский 1990: 23).

Очевидно, существует несколько причин прекращения эпидемии. Но для нас важен прежде всего тот факт, что абсурд (чума) все же отступил, и, следовательно, он потерял свою атрибутивную характеристику вечности. Кстати, уязвимость абсурда заключается уже в самой надежде человека на избавление от него. По словам писателя, «когда население позволяет себе лелеять хоть самую крошечную надежду, реальная власть чумы кончается» (Камю 1990а: 312). Поставив под сомнение бесконечность и всесилие абсурда, мы получаем шанс одолеть его.

Имеются основания полагать, что решающим фактором отступления абсурда явилось все же упорное человеческое сопротивление. Сопротивление чуме — это то, «что следовало совершить и что, без сомнения, обязаны совершать все люди вопреки страху…» (Камю 1990а: 340). Эта борьба радикально отличается от бунта Сизифа. Доктор Риэ и его друзья стремились победить чуму, у Сизифа же нет и намека на преодоление абсурда. Для мифического героя все хорошо, и потому он улыбается своей особой улыбкой. Если Сизиф — улыбающийся раб, то доктор Риэ и его друзья — настоящие люди, которые реально противостояли абсурду. Их борьба была посвящена отрицанию смерти и тем самым служила утверждению человеческого бытия. Правда, они так и не узнали причин вспыхнувшей эпидемии.

По свидетельству самого Камю, «явное содержание „Чумы“ — это борьба европейского Сопротивления против фашизма» (цит. по: Великовский 1973: 105). Принимая авторскую оценку, можно прийти к неутешительному заключению: Европа так и не узнала этиологию коричневой чумы. Опасно, если люди до сих пор пребывают в неведении относительно причин этого бедствия. Видимо, им стоит более внимательно всматриваться в абсурд, стремясь разглядеть его истоки, раскрыть тайну его происхождения, чтобы однажды их дом не накрыла ночь глобального тоталитаризма.

Итак, в повести «Чума» Камю сделал шаг вперед по сравнению с «Мифом о Сизифе». Теперь абсурд не является вечной константой бытия, ему можно противостоять, и он может отступать. Сизиф более не является идеалом бунтующего человека.

Следующий шаг к положительному разрешению проблемы абсурда мы находим в «Бунтующем человеке». Здесь абсурд понимается как «экзистенциальный эквивалент философского сомнения Декарта» (Камю 1990: 124) и в качестве такового способен направлять нас на новые поиски.

Согласно рассуждениям Камю, человек, погруженный в абсурд, кричит о том, что все бессмысленно и что он ни во что не верит; однако он не может сомневаться в собственном крике и должен верить хотя бы в собственный протест. Поэтому «первая и единственная очевидность», которая ему дается в опыте абсурда, — это бунт (см.: Камю 1990: 125–126). Бунт порождается увиденной бессмысленностью, осознанием непонятного и несправедливого удела человеческого. Бунт хочет и требует, чтобы это скандальное состояние мира прекратилось. Цель бунта — преображение. Но преобразовывать — значит действовать, а действие уже завтра может означать убийство, поскольку бунт не знает, законно оно или незаконно. «Мы ничего не сумеем сделать, если не будем знать, имеем ли право убивать ближнего или давать свое согласие на его убийство» (Камю 1990: 121).

Что же представляет собой бунтующий человек? По определению писателя, это прежде всего человек, говорящий «нет». Раб, всю жизнь повиновавшийся господским распоряжениям, неожиданно считает последнее из них неприемлемым. Каково же содержание его «нет»? Вообще говоря, оно утверждает существование границы. Например, «нет» может означать: «Есть предел, переступить которым я вам не позволю». Кроме того, порыв к бунту коренится не только в решительном протесте, но и в смутной убежденности мятежника в своей доброй воле и правоте. Взбунтовавшийся раб доказывает, что в нем есть нечто «стоящее», которое нуждается в защите. Вот почему бунтующий человек говорит одновременно и «да» и «нет» (см.: Камю 1990: 127).