Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

— Полковника на суд повели одного, — сделал он заключение. — Значит, его одного и судить будут. — Летчик обладал, видимо, особой склонностью к наблюдению и анализу ситуации.

Трубников согласился с ним кивком головы. Да, конечно. Иначе из других камер выводили бы однодельцев.

А может быть, в этих камерах сейчас ждут суда его собственные друзья и товарищи по работе, ставшие теперь товарищами по делу С дико звучащим названием — уголовное?

Совместный суд над ними будет новой моральной пыткой. Жалкие, внутренне сломленные люди, действуя почти как сомнамбулы, снова будут его обличать и уличать. Но теперь уже ничто не сможет повлиять на его решение отречься от своего позорного признания. Пусть даже это не принесет ничего, кроме новых страданий.

Опять щелканье замка.

— Трубников!

— Ни пуха вам… — сказал и ему доброжелательный лейтенант.

За дверью ждали два конвоира с винтовками.

— Три шага вперед! — скомандовал все тот же начальник конвоя. — Шагом марш!

Сам он шел впереди арестованного и в конце коридора открыл дверь на какую-то лестницу. Она была узкая и крутая, встроенная в старое здание, видимо, недавно. На площадке второго этажа Алексея Дмитриевича ввели через узкую одностворчатую дверь в отгороженное барьером пространство, за которым был небольшой зал. Перед барьером стоял узкий жесткий диван.

— Садитесь! — приказал начальник конвоя.

Позади Трубникова стали конвоиры. Так вот она какая, знаменитая скамья подсудимых!

По сравнению с небольшой площадью зала его потолок казался очень высоким. Старомодный и хмурый, как и всё помпезное, монументальное здание штаба, зал был перегружен лепными украшениями по карнизу и на потолке. На возвышении, напоминающем эстраду, стоял длинный стол, накрытый красным сукном. За столом пока никого не было, как и за небольшим столиком невдалеке от барьера. Посреди зала пустовали несколько рядов кресел.

Через откидывающуюся часть барьера помощник командира отделения вышел в зал, пересек его и скрылся за небольшой дверью, расположенной на линии стола судебных заседаний. Еще одна дверь, высокая и массивная, расположенная в задней стене зала, была наглухо заперта.

Через несколько минут старший конвойный, исполняющий также и обязанности судебного пристава, снова появился в проеме двери и с ее порога крикнул: «Суд идет! Подсудимый, встать!»

Алексей Дмитриевич поднялся со своего места. Солдаты вытянулись с винтовками к ноге. Значит, судить будут одного. Считают ненадежным актером в этой мрачной комедии. Хорошо, что одного. Трубников почувствовал некоторое облегчение.

Из двери, оставленной открытой начальником конвоя, гуськом вышли люди в военной форме. Впереди шел пожилой и грузный человек с ромбами в петлицах, с озабоченным и вовсе не злым лицом. В петлицах двух других тоже очень немолодых людей был полный набор шпал. Шествие замыкал молодой щеголеватый военный с папками под мышкой. Он занял место за маленьким столиком в зале. Судьи уселись за главным столом. Трубников продолжал стоять.

— Ваша фамилия, имя и отчество? — начал обычную серию формальных вопросов председатель, занявший место за столом посредине.

Покончив с формальными вопросами, он объявил, что Трубникова судит Военный трибунал Н-ского военного округа и что в состав суда входит он, председатель, бригвоенюрист второго ранга — следовала фамилия — и заседатели (звания и фамилии), при секретаре, капитане военной юстиции таком-то. Затем председатель спросил, имеет ли подсудимый возражения против состава суда.

Алексей Дмитриевич хорошо понимал, что этот вопрос носит чисто формальный характер. И все же он почувствовал, как в нем невольно усиливается робкая надежда быть выслушанным и понятым этими судьями. Нет, он не имеет возражений по составу суда.

— Садитесь, подсудимый! Капитан, зачитайте обвинительное заключение.

Трубников слушал уже знакомое ему заключение и смотрел на пожилых людей, одетых в ладную, очевидно привычную для них военную форму.

Один из заседателей был толстяк с благодушной физиономией. Он иногда посматривал на подсудимого открытым, как будто вполне благожелательным, чуть ли не улыбчивым взглядом. Другой, морщинистый, с бритой головой, сохранял во время чтения злое выражение и на обвиняемого почти не глядел. Внешность его соответствовала представлению о человеке, который ежедневно подписывает десяткам людей неправедные и жестокие приговоры. Но то, что это же делают председатель и второй член суда, похожие на благодушных папаш, было куда непостижимей.

— Встаньте, подсудимый! Вам ясно, в чем вы обвиняетесь?

— Да.

— И вы подтверждаете свое признание в виновности, данное вами на предварительном следствии?

— Нет, не подтверждаю.

Судьи переглянулись. Благодушный с укоризненным выражением на лице сделал жест рукой. С таким видом говорят: «Ай-я-яй! Вот уже не ожидал от вас такой бестактности…» Лицо другого заседателя сморщилось еще более и стало, если это возможно, еще злее.

— Но вы свои показания написали собственноручно, — сказал председатель.

— Я сделал это под угрозой ареста моей жены.

— Кто и по какому праву угрожал вам этим?