Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Пропустив вперед председателя, судьи удалились. К Трубникову подошел секретарь суда и, положив папку на перила ограждения, протянул ему ручку с пером.

— Распишитесь в объявлении приговора!

Алексей Дмитриевич черкнул подпись не глядя. Секретарь промокнул ее пресс-папье, которое держал в руке, и взглянул на осужденного с видимым сочувствием.

— Эх, Трубников, знали ведь, на что шли…

Даже состояние крайнего угнетения не могло заглушить удивления Алексея Дмитриевича. Неужели этот человек, ежедневно протоколирующий кощунственные судебные фарсы, подобные сегодняшнему, вздорность которых очевидна и ребенку, верит в виновность жертв этих комедий? Но, может быть, он просто издевается над осужденным? Нет, молодой чиновник в военной форме смотрел серьезно и по-прежнему сочувственно. Нельзя же предположить, что капитан юстиции демонстрирует свою веру в справедливость приговора перед этими парнями с винтовками, глядевшими на Трубникова с каким-то испугом.

— Выходи, Трубников!

В знакомом коридоре Алексея Дмитриевича впустили в точно такую же камеру, как и та, в которой он ждал суда вместе с полковником Фроловым и летчиком. Такие же две скамьи, такое же замазанное окно с решеткой. Камера была пуста.

Трубников опустился на скамью. «Осужденный!» В этом слове слышался погребальный звон. Прежде осужденных на его срок называли бессрочнокаторжными.

* * *

Щелкнул замок, и в камеру вошел летчик. Тот самый, с которым его привезли сюда.

— Опять, значит вместе… — парень хотел улыбнуться своей обычной добродушной улыбкой, но получилась кривая усмешка. — И сколько же они вам?..

Алексей Дмитриевич понял вопрос не сразу. Он думал о другом, казавшемся ему более важным. Летчик отнес это к естественной подавленности приговоренного.

— Ну и паяют, гады! Мне вот тоже восьмерку, а что я такое сказал? Не будет больше, говорю, у нас такого командира…

Он был возмущен и возбужден. Но не столько суровостью и несправедливостью приговора, сколько поведением на суде своих свидетелей. Дело шло об агитации, и свидетели были. Сам доносчик, стукач, и еще какой-то тип из чужого подразделения. Стукач нагло врал и все преувеличивал при попустительстве и поощрении суда, и другой свидетель тоже был того же поля ягода.

— Не было, говорю, этого хлюста, когда мы с ребятами о своем командире вспоминали… а трибунальщик, злющий такой, морда как печеное яблоко, говорит: «Значит, вы признаете, что занимались восхвалением своего бывшего командира?!»

Физиономия злого заседателя действительно напоминала печеное яблоко. Трубников вспомнил и свое желание воткнуть кулак в этот дряблый, морщинистый шар.

Минут десять бывший лейтенант нервно шагал по камере. Потом, вспомнив что-то, остановился.

— А чего это полковника с нами нет? Его же первым из нас осудили.

— В другой камере, наверное…

— В другой-то в другой… Да вот чего нас рассадили? Места хватает.

Алексей Дмитриевич не понимал беспокойства своего товарища по этому поводу. Мало ли как могли распорядиться тюремщики.

— Как бы ему вышку не сунули, вот что!

Почти у всех интеллигентов, даже у Трубникова, склонного к иллюзиям меньше других, мысль о таком исходе наталкивалась на какой-то подсознательный барьер. Летчик от такой ограниченности был свободен. Этот вот трибунал приговаривает к высшей мере каждого пятого осужденного. И каждый, кто получил двадцатку или четвертак, должен помнить, что вышка ходила возле него совсем близко. А проходить по делу Якира, развивал свои соображения летчик, значит быть уже почти в могиле. В живых из этой группы не оставляют почти никого. Это он знал точно от одного якиров-ца, майора, попавшего на переследствие. Парень мыслил по-мужски и по-мужицки просто и ясно. Да, конечно, Трубников понимал теперь, что он как-то не способен пользоваться в размышлениях понятием прямого физического убийства. Но он не видит связи между возможностью смертного приговора бывшему полковнику и его отсутствием в этой камере…

Летчик посмотрел на Алексея Дмитриевича с чуть презрительным удивлением. Что этот гражданский, первый день в тюрьме сидит, что ли, что ее порядков не знает? Смертников отделяют от всех остальных сразу же после вынесения приговора. И в тюрьму их отвозят как можно скорее, совершенно отдельно от других и под усиленным конвоем. А в тюрьме для смертников есть специальное отделение. Спецотдел называется.

Из прогулочного дворика Трубников видел стену этого спецотдела. Он находится в одном из углов их спецкорпуса. К отделению смертников примыкает выгороженный очень высоким кирпичным забором прогулочный дворик с отдельной вышкой для часового. И козырьки на окнах этого отделения особенно плотные. Это собственно даже не козырьки, а непроницаемые железные колпаки, закрывающие окно снизу и сверху.

От входа в подвал послышалось урчание автомобиля.

— Никого не увозили, когда меня не было? — спросил летчик.