Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Вряд ли так поздно могли привезти на суд кого-нибудь еще. Алексей Дмитриевич теперь понимал тревожный смысл этого вопроса. А парень стоял под самой дверью, чутко прислушиваясь к доносившимся из-за нее звукам. Несколько человек прошли в дальний конец коридора. Было слышно, как там открылась и снова закрылась дверь и люди пошли обратно, направляясь к выходу.

— Смертника выводят, — сказал летчик.

— Эй, летун, лейтенант, ты здесь? — Человек в коридоре крикнул, по-видимому, без особого напряжения. Но голос был сильный и звучный. Так умеют владеть им старые командиры, особенно кавалерийские.

— Здесь, товарищ полковник! — Летчик кричал прямо в дверь, по-военному отчетливо выговаривая слова.

— Приказываю прекратить! — это голос начальника конвоя.

— Встретишь старых вояк… — из коридора послышались топот ног и возня. — Передай им привет… — Возня усилилась. Кто-то, выброшенный из свалки, ударился о дверь их камеры. Тяжелый металлический предмет с лязгом упал на пол.

— Скажи… Фролова к расстрелу…

— Есть сказать, товарищ полковник!

— Прощай, летун…

По коридору бежали еще люди. Но Фролов, видимо, уже сам шел к выходу. За ним затопала и орава его конвоиров.

— Фуражку его возьмите! — крикнул кто-то им вслед.

— Ух, гады… — летчик сидел на скамье, положив один сжатый кулак на колено, а другим подпирая голову. — Каких людей истребляют! Кто же армией командовать будет, ежели что?..

Алексей Дмитриевич чувствовал, что ощущение тупого, давящего кошмара овладевает им совершенно. Казалось, что все в мире подвластно теперь только Неправде, Жестокости, Глупости и Злобе. Он пытался возразить самому себе, напомнить о существовании Разума, Гуманности, добрых начал… «Нет, нет! — кричал внутри него кто-то отчаявшийся, потерявший надежду. — Все втоптано в грязь, все обесчещено. Все находится на службе у Неправды… Или робко ждет полного уничтожения…»

Резко щелкнул замок, и дверь отворилась от удара ногой. На пороге стоял начальник конвоя. Он был красен и тяжело дышал.

— Кто этот тут «Есть, товарищ полковник!» кричал?

— Будто не знаешь?.. — летчик смотрел на конвойного презрительно и угрюмо. — Я кричал.

— Вот получишь карцера десять суток, так тише станешь, герой!

— Да уж, не тебе чета, крыса тюремная!

— Ладно! Ты меня еще припомнишь!

Дверь с треском захлопнулась. Теперь летчик быстро шагал от окна к двери и обратно, бормоча ругательства и часто повторяя: «Гады… ух, гады…» Под гадами он подразумевал, вероятно, и стукачей, и трибунальщиков, и тюремных крыс.

«Да, да. В мире царят Глупость, Жестокость и Злоба. Но подчиняются они все-таки Неправде. Не она ли — главная определяющая социальная сила современности?» Трубников сидел, уронив голову на руки. Над жизнью, над миром опустилась ночь. Ее непроницаемый мрак мог бы ослабить только золотистый свет из окна маленькой детской комнатки. Скорее бы наступали сумерки.

Летчик шагал уже медленнее и реже бормотал свое «гады», когда в камеру впустили нового осужденного.

Он был немолод и невзрачен. Одет в бедную, замызганную и притом зимнюю одежду. Обут в стоптанные валенки. Значит, этот человек арестован не позднее прошлой весны. Невольно возникла мысль о том, каково ему было в течение всего лета при удушающей жаре тюремных камер.

— Здравствуйте, — сказал вошедший, снимая облезлый заячий треух. Выражение лица у него было угнетенное и подавленное.

Несколько уже успокоившийся бывший лейтенант спросил его о сроке.

— Десять и пять, — уныло ответил осужденный.

— А по каким пунктам?

О статье здесь не спрашивали. Она была всегда одна и та же, пятьдесят восьмая. Оказалось, что человек в заячьем треухе осужден по восьмому пункту.

— Террорист? — удивился летчик.

Тот утвердительно кивнул и криво усмехнулся. Пункты обвинения у всех были чаще всего нелепыми, но грозный восьмой — очень уж не соответствовал внешности осужденного, казавшегося совсем уж тихим и забитым.

— И одиннадцатый, наверное? — продолжал допрашивать любопытный лейтенант.

Нет, осужденный — террорист-одиночка. Случай крайне редкий. Организацию, конечно, пытались пришить и ему. И в районе, где он взят, и здесь, в областном НКВД. Из-за этого и просидел до суда восемь месяцев. Но потом у следователей охота возиться с ним почему-то отпала, и дело закруглили через семнадцатую — намерение к совершению террористического акта.