Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Тюремный фельдшер, по приказу которого надзиратели ведут наблюдение за Трубниковым в карцере, докладывает, что его поведение весьма подозрительно. Заключенный часто разговаривает с кем-то, кто будто бы находится в стене. Разглядывает стены и потолок своего погреба с таким видом, словно они расписные.

И следователь, и фельдшер имели немалый опыт наблюдения за тем, как здесь ежедневно лишались рассудка здоровые и общественно полезные люди. Если средневековые палачи часто бывали лучшими анатомами, чем их современники-хирурги, то нынешние — нередко могли поспорить с психиатрами в понимании больной человеческой психики. Во всяком случае той, которая ими же была изувечена.

Следователь опять нервно зашагал по кабинету. Такие, как Пронин, рассчитывают и умеют воздействовать почти исключительно на слабые стороны своих подследственных: малодушие, трусость, недалекость, моральную нестойкость… Как правило, этого достаточно. Но случается, что ни одного из этих качеств в подследственном нет. Тогда нужно, как это ни парадоксально, искать слабые места в сильных сторонах человеческого характера. Правда, ставка на одну из них — приверженность Трубникова науке — бита. Честность и принципиальность Гражданина оказались в этом человеке сильнее страсти ученого-исследователя.

Многие сильные и непугливые люди сдаются, когда угроза распространяется на их семьи. Но Трубников, по сведениям, к своей семье довольно равнодушен. Женился он в сорок лет на молоденькой библиотекарше, имеет меленькую дочь. Но ни хорошим мужем для своей жены, ни папашей-семьянином он, по-видимому, не стал.

Эта библиотекарша и сама по себе на примете у органов и подлежит аресту как посредница в тайной переписке мужа с заграницей. От признания Трубникова тут ничего не может измениться по существу. Но дело не в аресте Ирины Трубниковой, а в том, какое впечатление произведет угроза этого ареста на ее мужа. Способность к жертве во имя правды у фанатичных по натуре людей нередко доходит до преодоления даже дружеских и родственных чувств. Но очень редко во имя любви. Сексоты же докладывают, что этот фанатичный ученый сухарь влюблен только в свою науку. Однако нельзя оставить не испробованными и банальные средства. Следователь остановился перед Трубниковым.

— Мучая сейчас себя и меня… — он слегка запнулся. Арестант устало и иронично усмехался своим единственным глазом и разбитыми губами: «Вот как! Не я один тут, оказывается, мученик…», но такую иронию надлежало не замечать, — вы думаете, наверное, что, махнув рукой на собственную судьбу, отведете беду от своих друзей и близких. Боитесь, что мы заставим вас их вербовать. Обещаю вам, что не буду требовать от вас этого. Признайте только верность показаний Ефремова и Гюнтера.

И опять ироничный глаз! «Зачем? Ведь не я их, а они меня обличают…» Не замечать, не замечать иронии…

— В их судьбе это уже ничего не изменит, а вашу может облегчить. Моральной ответственности по отношению к своим бывшим товарищам вы более не несете. Я не исказил ни одного слова в их показаниях, а Ефремова вы видели сами. Они обличают, топят вас…

— Мне моя судьба теперь безразлична!

— А судьба ваших близких?

— Ответственность за нее только усиливает необходимость быть честным.

— То есть упорствовать в сопротивлении следствию.

— Да, если вы называете следствием вымогательство клеветы.

Следователь резко обернулся к Трубникову. Но от едва не сорвавшегося ругательства воздержался и снова, почти вплотную, подошел к заключенному.

— Вот что, Трубников! — По фамилии он обратился к Алексею Дмитриевичу впервые. — Мы исчерпали все средства заставить вас давать показания и вынуждены прибегнуть к последнему. Если вы не начнете писать их немедленно и, конечно, в соответствии с показаниями других участников вашей организации, ваша жена будет арестована сегодня же ночью.

— За что?!

Опытный слух следователя уловил в этом возгласе тревогу и испуг, которые проявляются только в тех случаях, когда опасность угрожает самым дорогим для них людям. Скрывая торжество — удача намечалась с неожиданной стороны, — следователь ответил равнодушно-назидательным тоном:

— За что, Алексей Дмитриевич, — это, так сказать, вопрос технический. Органы обладают неограниченными возможностями в этом отношении. А на вопрос почему, я вам уже ответил.

Трубников смотрел на своего мучителя с прежним выражением растерянности и внезапного испуга. Его глаз мрачно, угрожающе вспыхнул и почти сразу погас. Что-то надломилось в измученном человеке, и он снова поник. Но теперь его поза выражала не безразличие и усталость, а отчаяние. Не поднимая головы, Трубников спросил сдавленным, хрипловатым голосом:

— А если я напишу то, что вы требуете от меня, где гарантия, что моя жена останется на свободе?

— Я говорил не о гарантии свободы для нее, а о неизбежности ее немедленного ареста, если вы сейчас же не признаете своей вины.