Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Почерк недавних главных руководителей института знали все присутствующие. Многие столпились вокруг столика, за которым сидел представитель НКВД, и заглядывали в открытые дела. Отходя, они кивали, подтверждая.

— Товарищ Трубникова! — это был голос Вайсберга. — Может быть, и вы желаете убедиться, что подпись вашего мужа не поддельна? — Он сделал широкий пригласительный жест к столу.

Некоторые из сидящих в зале потупились. Но большинство, может быть даже непроизвольно, обернулись. В глазах у многих читался садистский интерес, какой бывал, вероятно, у любителей публичных поношений во времена позорных столбов.

Ирина сидела, окаменев от горя и чудовищной неправды. Самым нестерпимым сейчас было трусливое невмешательство большинства и подленькая жестокость некоторых.

— В свидетельстве гражданки Трубниковой нет необходимости, — сухо сказал представитель НКВД, укладывая бумаги в свой портфель.

Затем было что-то вроде короткого митинга. Особенно усердствовал один из учеников Алексея Дмитриевича, малоспособный инженер, назначенный сейчас на должность руководителя криогенной лаборатории, которую все привыкли называть трубниковской. Фамилию своего бывшего учителя и шефа он называл теперь не иначе как с добавлением — враг народа.

Ирина бежала по мягкому, шуршащему настилу из опавших листьев, жадно глотая холодный воздух осеннего вечера. Сквозь почти уже голые ветви деревьев багровел закат. В глухой кладбищенской аллее было уже почти темно.

Ирина не стала, как остальные отверженные, дожидаться, пока из зала выйдут все. Попросила соседку, жену арестованного рабочего-электрика, чтобы та помогла добраться домой Марье Васильевне, и побежала к выходу одна из первых. Перед ней расступались, давая дорогу, как, вероятно, расступались перед прокаженными и отлученными от церкви.

Ирина долго не могла заплакать. Наконец спасительные слезы получили выход, и сразу же она почувствовала облегчение и опустошающую усталость.

Почти все старые памятники с их затейливыми, сентиментальными скульптурами и витиеватыми эпитафиями были изуродованы. А их чугунные ограды в годы повальной мобилизации металла сданы в металлолом. Скамеечки, находившиеся прежде внутри оград, стали теперь доступны всем.

На одну из таких скамеечек и присела Ирина. Над ней возвышался угрюмый восьмиконечный крест на высоком цоколе из черного гранита. В отличие от мраморных, гранитные памятники разбивались трудно? и некоторые из них уцелели. Изредка по аллее торопливо пробегали прохожие. На одинокую, уткнувшуюся в платок женщину никто не обращал внимания. Здесь было кладбище.

Недалеко отсюда находилась могила матери Алексея Дмитриевича. Ирина не знала ее при жизни и не могла испытывать скорби по ней. Теперь же при мысли о покойной свекрови возникало чувство, похожее на зависть. Как ни трудна была ее судьба, трагедия насильственной разлуки с детьми ее миновала.

…Становилось совсем темно. Коленопреклоненный ангел под массивным крестом уже не белел, а вырисовывался темным силуэтом на фоне потухающего неба сквозь густую сетку ветвей. Инстинктивная дисциплина матери вернула Ирину к действительности и осознанию своих обычных обязанностей. Надо купать и укладывать дочку. Надежда на Марью Васильевну, да еще сегодня, была совсем плоха.

Она шла по главной аллее, тускло освещенной редкими фонарями, направляясь к калитке в задней стене кладбища, когда сидевший на скамье человек поднялся и пошел ей навстречу.

— Добрый вечер, фрау Ирэна, — сказал человек по-немецки, приподняв шляпу. Это был служащий германской фирмы, поставлявшей институту специальное оборудование. По договору фирма должна была осуществлять наблюдение и консультацию при монтаже и отладке особо сложных узлов. Ее представителем для этой цели и был молодой инженер Ланге.

Кроме него все иностранно-подданные специалисты были высланы на родину до истечения сроков заключенных с ними договоров. Ланге был единственным исключением, так как руководил особо важными работами на участке, где собственные специалисты, едва ли не все, были арестованы.

Испуг Ирины сменился удивлением.

— Добрый вечер, Отто… Что вы здесь делаете?

Ланге, приезжавший в Союз и раньше, раз или два бывал у Трубниковых со своими земляками, и она была знакома с ним, хотя и довольно поверхностно.

— Поджидал вас, фрау. Я знаю, ваши русские друзья боятся теперь проявить к вам хорошее отношение, — сказал немец, — а люди в вашем положении очень в этом нуждаются. Я хотел бы выразить вам свое сочувствие, фрау Ирэна.

Ланге был смущен и неуклюж в выражениях. Но его несомненная искренность и благожелательность тронули Ирину.

— Благодарю Вас, Отто. Но для чего вам понадобилась такая… конспиративность? — она пыталась улыбнуться. — Вы могли увидеть меня и в библиотеке.

— Я иностранец, фрау. Значит — шпион, разведчик… — Ланге усмехнулся. — Разговор со мной на людях может повредить вам, навлечь подозрение…

— Кажется, мне ничем уже нельзя навредить больше, дорогой Отто… — Ирина опять с трудом удерживалась от слёз.

Немец покачал головой.