Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

— Ирина Николаевна, — Вайсберг обращался к ней подчеркнуто вежливо, официально и сухо. — Прошу вас явиться сегодня к семи часам в малый лекционный зал на собрание.

Спросить, что будет обсуждаться на этом собрании, она не решилась. Личное приглашение скромного технического сотрудника, а теперь еще и жены арестованного, со стороны секретаря партийной организации пугало и настораживало. Это чувство усилилось, когда Вайсберг, что-то, видимо, вспомнив, обернулся от двери библиотечного зала и сказал:

— Может быть, вы будете так добры, что пригласите на это собрание и гражданку Ефремову. У нее теперь нет телефона.

Если Трубникова оставалась еще на работе, то Ефремова была всего лишь женой врага народа. Значит, и ее приглашают на это собрание в таком же качестве. Но зачем? Сердце тревожно сжалось от предчувствия недоброго.

Вайсберг отлично знал имя и отчество Ефремовой, но назвал ее гражданкой. Как постовой милиционер на улице. Знал он и о старой дружбе Ефремовых и Трубниковых и, конечно же, о том, что Ирина и Марья Васильевна сохраняют эту дружбу. Теперь их объединяла еще и инстинктивная общность отверженных. К тому же Марья Васильевна нуждалась, хотя и с недавнего времени, в постоянном уходе и помощи. Из бодрой пожилой женщины она превратилась в беспомощную старуху. И произошло это всего за один последний месяц.

В прокуратуре привыкли к Ефремовой, которая каждые три-четыре дня, выстояв длинную очередь к дежурному, задавала свой постоянный вопрос о муже, и тот, даже не заглядывая в свои ведомости, отвечал: «Все еще находится под следствием, гражданка Ефремова». Он уже запомнил ее фамилию. Но однажды он прочел в толстой книге, разделенной по алфавиту: «Ефремов, Николай Кириллович, 1874 года рождения, сослан без права переписки».

Но ведь ссылают только виновных! А Николай Кириллович ни в чем не виноват. Она знала это точно. Не было в той книге справок никаких сведений о том, куда сослан, по чьему решению и на какой срок. Не все знали, что за формулой «сослан без права переписки» скрывается смертный приговор или гибель в заключении.

Домой Марья Васильевна возвращалась уже не обычными своими мелкими, но бодрыми шажками, а плелась, сгорбившись, постарев на десять лет. Иногда она останавливалась, вызывая недоумение и любопытство прохожих. И будто стараясь что-то вспомнить, бормотала невнятное. Иногда рылась в сумочке. «Потеряли что-нибудь, бабушка?» — спросила ее молодая незнакомая женщина. В этот день Марья Васильевна не готовила себе обед и не убирала в квартире. Не смахивала, как обычно, пыль с книг и старомодного письменного прибора Николая Кирилловича. Ее накормила и как ребенка уложила спать прибежавшая вечером Ирина Трубникова.

А еще через несколько дней явился судебный исполнитель и показал Марье Васильевне постановление о конфискации имущества осужденного Ефремова. Он описал и опечатал все, кроме кровати, кухонного стола, тумбочки и двух стульев. Мужские носильные вещи подлежали изъятию все. Из женских было оставлено пальто и два платья. Пришел управдом и объявил Ефремовой, что все комнаты ее квартиры, кроме одной самой маленькой, заселяются новыми жильцами.

Когда вывозили вещи, Марья Васильевна неподвижно сидела в углу, провожая каждую глазами. Когда очередь дошла до старинного рояля — в молодости она хорошо играла, — старуха закрыла лицо руками и тихонько, как-то по-детски, заплакала. Были конфискованы и сбережения Ефремовых, положенные на его имя. Старая, одинокая женщина оказалась лишенной всяких средств к существованию.

Ирина уговорила ее переселиться к себе под предлогом помощи в уходе за ребенком. Но Марья Васильевна была теперь плохой нянькой и сама требовала присмотра. Часто она не понимала самых простых вопросов. Тупо смотрела куда-то потухшим взглядом. А ее голова, быстро став совершенно седой, тряслась все сильнее и чаще.

Трубникова ждала, что ее уволят сразу же после ареста мужа. Этого не произошло, хотя еще недавно с женами и родственниками арестованных поступали именно так. Их детей исключали не только из институтов, но даже из средних школ. Эта практика привела к такому количеству увольнений и исключений, что было издано секретное распоряжение ее приостановить. Теперь жёны репрессированных врагов народа продолжали работать, если не арестовывали их самих. Конечно, принимались меры для их перемещения на должность пониже, если прежняя была хоть сколько-нибудь заметной. Но делалось это не сразу, а сравнительно постепенно.