Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Большую часть этих соображений высказал Костя. Деловито и толково он давал советы, как ориентироваться через дырочки вентиляционного колпака по различным приметам, расположенным на уровне второго и третьего этажей. Такими ориентирами были дома не совсем обычной архитектуры, скульптуры, мосты. Помогали ориентировке и просветы на месте пустырей и недавно разбитых садиков.

Итак, возможность решить мучительный вопрос была вполне реальной. Если золотистый свет всё еще горит в окне Олиной комнатки, его луч останется маяком в черноте жизненной ночи ее отца. Если же там нет более этого света…

От этого второго «если» Алексей Дмитриевич мог умолкнуть на полуслове, сникнуть и подолгу сидеть, обхватив голову руками. В такие минуты умолкал и Костя, стараясь не потревожить старшего друга даже неосторожным движением.

Через несколько дней Алексея Дмитриевича вызвали в помещение дежурного по тюремному корпусу.

— Трубников? Прочти это и распишись! — сказал ему угрюмый, давно не бритый человек в черной форме и с двумя шпалами в петлицах.

На тонких слипающихся листах папиросной бумаги было отпечатано обвинительное заключение по группе ФТИ. Это была тенденциозная трактовка ряда показаний, в том числе Ефремова, Гюнтера и Трубникова. Всё здесь сгущалось до крайней степени, искажалось и преувеличивалось. Упоминание о каком-нибудь лопнувшем баллоне превращалось в несостоявшуюся диверсию, неудача опытной конструкции — в запланированное вредительство.

Стало понятным и происхождение пункта 1-а. Один из инженеров института написал на себя, что, находясь в заграничной командировке в качестве приемщика оборудования от иностранной фирмы, всячески затягивал приемку, придираясь к небольшим недоделкам. А делал он это потому-де, что хотел войти в контакт с антикоммунистическими организациями на предмет невозвращения на родину. Искомого контакта он тогда не нашел и на родину вернулся. Потенциальный изменник поведал обо всем этом в порыве безудержного раскаяния. Вскользь инженер упомянул и о том, что затягивать приемку ему помогала требовательность профессора Трубникова, для лаборатории которого предназначалось заказанное оборудование. Отсюда составитель заключения сделал вывод, что Трубников сознательно помогал несостоявшемуся изменнику.

Об этом и о многом другом, что было написано в об-виниловке, Алексей Дмитриевич узнал только сейчас, читая этот документ. И тем не менее, в конце было написано, что во всех перечисленных преступлениях Трубников виновным себя признал, как, впрочем, и все остальные обвиняемые.

Ткалась липкая паутина лжи, окутывающая его всё плотнее. Она составлялась из многих и разных кусков. Но самым прочным был тот, который был сделан на основе его признания. Пауки из НКВД не преминут использовать его для удушения Ирины.

— Быстрей читай, Трубников!

Самым главным и самым существенным для Трубникова в заключении было то, что дело передавалось на рассмотрение Военному Трибуналу.

— А как же я останусь без вас, Алексей Дмитриевич?

В глазах Кости появилась несвойственная ему тоска. Грустил и Трубников. Оба знали, что после суда, независимо от его исхода, арестованных не возвращают в их прежние камеры. Первым вызвали мальчика. Незадолго перед раздачей обеда загремел засов двери. За ней стоял дежурный по корпусу с бумажкой в руках.

— Фролов!

— Есть! — Костя, совсем детским движением, схватился за рукав Алексея Дмитриевича.

— Имя и отчество?

Прежде Костя всегда радовался всяким переменам в однообразной тюремной жизни. И ему нравилось, что у него, как у взрослого, спрашивают это имя-отчество. Но сейчас он весь сжался и ответил не обычным своим звонким, а хриплым петушиным голосом.

— Собирайся, поедешь на суд!

Мальчик стоял растерянно и неподвижно, хотя ждал этого вызова уже давно. Всю горечь и неотвратимую реальность разлуки с Алексеем Дмитриевичем Костя почувствовал только теперь. Он привязался к нему так сильно, как был привязан только к своему отцу. Что-то общее было для него в этих мужчинах при всей их непохожести. Насильственно и грубо его разлучили с родным отцом. Теперь с этим, его заменившим. И тоже, наверное, навсегда. Оба могли еще долго оставаться в этой тюрьме. Но им никогда уже не встретиться ни в ней, ни вообще в гигантском водовороте жизней за тюремными стенами и оградами из колючей проволоки.

— Пошевеливайся, Фролов, не задерживай!

— Иди, Костя. Желаю тебе удачи. — Трубников надел на голову мальчика измятую кепку и положил ему на руку замызганное летнее пальто. Молодой учитель протянул Косте узелок с его вещами.

— Алексей Дмит-ри-е-вич… — губы мальчика дрожали. Он уткнулся лицом в грудь Трубникова и горько заплакал, по-детски захлебываясь слезами.

— Выходи, Фролов!

Волоча пальто, сгорбившись и с трудом отрывая ноги от пола, Костя поплелся к выходу. От слез он плохо видел дорогу и ткнулся плечом в косяк дверного проема. На галерее обернулся и встретился с глазами Трубникова, опять угрюмыми и полными тоски. Через секунду между ними уже была толстая, обитая железом дверь.

* * *