Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

— Органы только тогда прибегают к аресту заподозренного, когда в его виновности не остается ни малейшего сомнения. Никаких ошибок не может быть в принципе. Собранные к моменту ареста преступника улики всегда так многочисленны и неопровержимы, что ему ничего не остается, как сразу же сложить оружие и признать себя полностью виновным. Арестованные делают свои признания в письменной форме и всегда собственноручно. Следственные органы заботятся, чтобы они при этом находились в здравом уме и твердой памяти и не понуждались к признанию ничем, кроме силы фактов и логических доказательств.

Ирина сидела оцепеневшая, как приговоренная к публичной казни. Так вот зачем ее и других жен и родственников арестованных заставили присутствовать здесь! Они должны слушать признания в виновности своих близких!

Представитель сдержанно и неторопливо открыл одну из папок и начал читать в местах, заложенных полосками бумаги:

— «…будучи сыном торговца, — это были показания Ефремова, — я воспринял Октябрьскую революцию с глубокой, но затаенной враждебностью. Не выявляя этой враждебности и сохраняя внешнюю лояльность, я решил вредить пролетарской революции тайным образом, находя такой способ мешать социалистическому строительству наиболее действенным…»

Отец Николая Кирилловича действительно был небогатым лавочником, тянувшимся изо всех сил, чтобы дать старшему сыну образование. Тот успел при жизни старика окончить гимназию и три курса Политехнического. Но отец умер. И на Ефремова легла забота о многочисленных братьях и сестрах. Продолжая учиться, он хватался за любую подработку — слесарил в институтских мастерских, помогал сынкам богатых родителей делать курсовые проекты, в летние каникулы работал водопроводчиком.

Марья Васильевна начала понимать происходящее не сразу, как будто плохо знала язык, на котором читались бумаги из портфеля энкавэдэшника. На ее лице появилось выражение тягостного недоумения. Старушка растерянно обводила глазами окружающих, будто спрашивая, верно ли она слышит, иногда она бормотала: «Да что же это такое, господи?..»

То же чувство испытывала и Ирина. Но к ее недоумению скоро добавился мучительный своим бессилием протест. Было как во сне, когда видения противоестественным образом искажают действительность и не удается ни изменить их, ни проснуться. Ефремов сообщал следствию среди многого другого, что он содействовал возвращению из эмиграции ее будущего мужа, заранее имея в виду использовать Трубникова в качестве шпиона и вредителя. Что вместе с Трубниковым и другими специалистами института он давал проектировщикам предприятий заведомо ложные исходные данные, искажал результаты научных исследований или затягивал их получение. Особое внимание обращалось на то, чтобы созданное оборудование можно было легко и основательно вывести из строя. Сам же Трубников писал, что завербовался на службу в германскую разведку еще перед выездом в Советский Союз. Что с Гюнтером, агентом той же разведки, много лет вел тайную шифрованную переписку. Он признавал также, что собрания нелегальной группы, особенно ее немецкой, иммигрантской части, происходили на его квартире под видом обычных дружеских собраний. Соглашался Трубников и с показаниями Ефремова о том, что он был активным участником вредительского проектирования стационарных и судовых холодильных установок. Венцом этой их деятельности была подготовка к взрыву криогенного городка, одной из крупнейших в Европе лабораторий низких температур.

Ирине хотелось ущипнуть себя, убедиться, явь ли всё происходящее здесь, или один из тяжелых снов, так часто посещающих ее теперь в конце ночи, Ложь была не простым несоответствием фактам, а какой-то кощунственной им антитезой.

Почти вся институтская переписка с заграницей шла через ее руки. Связи с немецкими научными учреждениями, издательствами и отдельными учеными поддерживал главным образом Алексей Дмитриевич, у которого Ирина была кем-то вроде личного секретаря. Он писал свои письма, почти исключительно деловые, только начерно, предоставляя ей право редактировать их по своему усмотрению, а то и составлять, если дело шло не о слишком сложных предметах. Даже с этой чисто практической стороны она не могла не знать о шифровках. Но их не было и в помине.

А когда у них изредка собирались лишившиеся родины иммигранты, среди которых были и коммунисты, и социал-демократы, и даже далекие от политики люди, вина которых заключалась только в их неарийском происхождении, то какой неподдельной, несмотря на европейскую сдержанность, была их ненависть к тупым нацистским громилам!

Но может быть, все происходящее какая-то провокация, а зачитанные документы сочинены самими органами?

Представитель НКВД закончил чтение. Снова поднялся Федоров.

— Кто знает почерк и подписи Ефремова и Трубникова, — обратился он к собранию. — Прошу подойти к столу и убедиться в их подлинности.