Орда (Тетралогия)

Чем больше они пили, тем лучшими друзьями становились. Дубов уже замечал: выпив, кочевники становились добрыми, дружелюбными, словоохотливыми, такими, что глянешь — ну, нет лучше людей, не может быть просто! Улыбались, пели песни, тёрлись носами — это вместо поцелуев — словом, выказывали друг другу всяческое участие. И никаких драк, никакой злобы и пьяных разборок — ничего подобного! Среди своих знакомцев, русских и гм-гм… не очень русских, генерал Дубов знавал таких много, да хоть взять того же Брежнева. И так-то человек неплохой, а уж под градусом — так прямо золото! Как и многие… Но были и другие — те, выпив даже и не очень много, превращались в раздражённо-злобных особей, да-да, именно — в особей, людьми таких даже и нельзя было назвать. Дрались, шумели, словно пьяные финны в Ленинграде на Невском… Словно пьяные финны — уж тем точно нельзя было пить! Да-а… Дубова вдруг осенило — наверное, именно от монголов русским досталось дружелюбное такое винопитие, доброе, с весёлым застольем, а вот злое — от финнов, вернее — от финно-угров.

Ах, какой приятный человек этот Боорчу! Ну, в высшей степени приятнейший. И слова какие умные говорит:

— А выпьем-ка ещё, друг Баурджин!

Правда, юрта, кажется, не его — что-то плохо он в ней ориентируется, явно не знает, где что лежит. Ну, и ладно. Всё равно — хороший человек.

Выпьем, Боорчу! Конечно, выпьем! Ещё бы не выпить! Эх, гулять так гулять — коль пошла такая пьянка, режь последний огурец… Вообще-то, конечно, и о приятелях забывать нельзя, ну, о тех, что ждали сейчас… где ж они ждали-то? Ах, да, в лесочке на горном кряже. Или — на горном кряжу, интересно, как правильно?

Баурджин потёр уши, стараясь чуть протрезветь. Ведь в конце концов не затем он сюда пришёл, чтобы пьянствовать.

— А зачем? — икнув, переспросил Боорчу, и Баурджин в испуге зажал рот рукой — ну, надо же, вслух размышлять начал!

— А заблудился, — махнул рукой юноша. — Вижу — кочевье, обрадовался. Вот, думаю, там-то я точно отыщу проводника. Слушай, а ты мне его не дашь, проводника? Двух?

— Двух не дам. — Боорчу явно качнуло к кошме. — И одного тоже не дам. Нет у меня проводников, сбежали, собаки, вместе со своим скотом. Одни юрты, вон, остались, да девки… девки нам случайно попались… О! Девку хочешь? Дам!

— Девку? — Баурджин почесал затылок. — А, вообще, давай… Двух!

— Э-э, хватит тебе пока и одной, — шутливо погрозил пальцем новый приятель. — Другая мне нужна, я-то с кем буду тешиться? Понял, да? То-то! Иди ты — на ту половину, а я — на эту. Девки там… сейчас я тебе одну пригоню — налетай, пользуйся, раз человек хороший!

Пьяно пошатываясь, Боорчу поднялся на ноги и тут же повалился за занавеску, в женскую половину юрты. Послышался девичий визг, затем успокаивающее бормотанье, а потом… Потом к очагу выскочило юное создание в зелёных шёлковых шальварах из тонкого шелка. Кроме шальваров, собственно, на создании ничего больше не было, если не считать массивного ожерелья на тонкой шее, то ли золотого, то ли медного.

— О! — обрадовался Баурджин. — Ты кто?

— Твоя наложница, господин! — Девушка низко поклонилось, так низко, что стали видны плечи.

— А как тебя зовут?

— Бурдэ, господин.

— Ну, что ж, Бурдэ, идём… Хотя нет. Скажи-ка, нет ли в юрте чего-нибудь отрезвляющего?

— В юрте нет, — Бурдэ покачала головой, и две её груди, два бутона с острыми коричневатыми сосками, соблазнительно качнулись. — Разве что на улице взять овечий навоз да хорошенько понюхать. Говорят, хорошо помогает!

— Да? — Баурджин с подозрением взглянул на девчонку, немного подумал, и залихватски махнул рукой. — А, неси, попробуем!

Накинув на плечи валявшийся на полу полушубок, Бурдэ выскочила из юрты и вскоре вернулась с целой корзиной навоза… который юноша тут же принялся нюхать со всем старанием, наверное, больше уместным в несколько иной обстановке. Ну и запах же! Бррр… А ведь, кажется, помогает! Нет, ну, точно — помогает! А эта Бурдэ вроде ничего… хорошенькая. Волосы чёрные, гладкие, заплетённые в две толстых косы-крыла, носик маленький, глаза большие, тёмные, живот плоский, худой, а вокруг пупка — разноцветная татуировка или тавро…

Силясь рассмотреть, Баурджин привлёк девчонку к себе… и та прижалась к нему со всей силой. Затем отпрянула трепещущей ланью, лукаво вздёрнув брови, скинула вмиг шальвары, потом, прыгнув рысью, повалила юношу на кошму, ловко стягивая с него одежду…

Нельзя сказать, чтобы это было бы неприятно. Ну ещё бы! Баурджин, лаская девичью грудь, ощущая ладонями трепетный тонкий стан, чувствовал, что снова пьянеет, только теперь уже не от хмельного напитка…

Наконец юноша выгнулся, закрывая глаза… отпрянул… и ощутил, что кто-то гладит его по плечам. Обернулся…

— Это Гильчум, моя подружка, — радостно сообщила Бурдэ.