Орда (Тетралогия)

И только двое… нет, трое — Баурджин, Кэзгерул и вот теперь — Гамильдэ-Ичен — пытались разгадать загадку. Кому и зачем мог понадобиться пояс? И зачем его украл посланец? А может быть, ему кто-нибудь помогал, ещё там, в кочевье у озера Буир-Нур? Хотя, с другой стороны, кочевники воровства не знали, да и что было у них воровать? Разве только скот, но это совсем другое дело. Потому и за вещами своими никто особенно не следил, где снял тэрлэк, там и бросил — на взгляд Дубова, поразительная беспечность и безалаберность. И всё же, нужно будет обязательно поискать в родном кочевье сообщника. Вдруг да повезёт? Вдруг да что-нибудь выяснится? В конце концов, не простой это пояс, коль Кэзгерул его так берег… и ведь не уберёг всё-таки! Ладно, чего уж теперь…

К полудню передовые отряды найманского войска подошли к чёрной скале Эхтонгой, где их уже ждали верные Эрхе-Хара кераиты на сытых конях и в панцирях из воловьей кожи. Хитрый Инанч-Бильгэ кераитам не доверял, а потому ближе к вечеру к десятку Баурджина неторопливо подъехал Жорпыгыл Крыса…

— Слава великому хану! — торопливо поднялись все. — Отведай нашей пищи!

Жорпыгыл отмахнулся и, не слезая с коня, поманил за собою десятника:

— Надо поговорить, парень.

Поговорить так поговорить — Баурджин передёрнул плечами. Никакой ненависти к Жорпыгылу он давно уже не чувствовал, в конце-то концов, во время охоты и всего похода ханский сын не сделал ему ни каких пакостей, скорее, наоборот — возвеличил, назначив десятником. Десяток, правда, был тот ещё… но это уж другой вопрос.

Жорпыгыл остановился, поджидая. Баурджин нагнал его пешком, без коня, и вежливо поклонился:

— Я слушаю тебя, хан.

— Там, внизу, кочует кераитский род инынчу, — лениво промолвил Жорпыгыл. — Ты со своим десятком спустишься к ним и захватишь пленных. Двух-трёх, не больше. Остальных убьёшь. Пленников доставишь к моей юрте, а уж я передам их верховному хану.

— Пленников, — Баурджин понимающе кивнул, ну как же без «языков»-то! Да, хан Инанч-Бильгэ явно не доверял кераитам. Он приложил ладони к груди: — Слушаюсь и повинуюсь.

— Помни, уже к утру пленные должны быть! — нехорошо прищурился Жорпыгыл. — Если не будут… ты сам знаешь, что тогда будет с тобой и твоим десятком.

Баурджин кивнул, старательно пряча глаза. Ну, да, конечно, за неисполнение приказа хана по неписаным степным законам полагалась смерть, и смерть жуткая — багатуры-нукеры переломали бы всему десятку хребты. Переломали бы… Однако Баурджин-Дубов был не такой дурак, чтобы возвращаться на верную смерть. Так и решил для себя: удастся захватить пленных — вернётся, нет — степь большая, поди поищи… Лучше б, конечно, захватить — жаль расставаться с Кэзгерулом, да и у ребят в кочевье старого Олонга матери, сестры, малолетние братья. Что с ними будет, если парни уйдут? С голоду, конечно, не дадут умереть, но — и только. А ведь Жорпыгыл ещё и отомстить может, пользуясь своей властью, выместит зло на беззащитных невинных людях — с него станется.

Хлестнув плетью по крупу коня, Жорпыгыл ускакал, на прощанье напомнив о сохранении тайны и обдав десятника холодным презрительным взглядом. Ну, с тайной понятно — все правильно, нечего о полученном задании трепаться, а вот зачем так зыркать? Ишь как глазищами-то сверкнул, недоносок. Прямо чуть не прожёг… Может, вообще не возвращаться в кочевье? Нет, надо… Парней жалко — он ведь, Баурджин, за них теперь отвечает, уж коли взвалил на себя такую ношу, пусть даже не по своей воле.

Они выехали затемно, стараясь вырваться в предгорья до наступления темноты. Поначалу просто шли пешком, ведя за собою коней — якобы искали, где побольше травы. Уж потом, когда впереди показались найманские караулы, вскочили в седла и намётом поскакали в степь, радуясь, что не так уж и много было там снега. Видать, всю зиму дули ветра. Холодно не было, найманам вообще повезло с переходом — дул западный ветер, принося сухое тепло. Градусов этак минус пять — минус десять по Цельсию. Лёгкий такой морозец.

Бархатно-чёрное небо над головами всадников загадочно мерцало звёздами, полнощёкая медно-золотая луна напоминала степную красавицу, алчущую запретной любви. Кругом было тихо, даже волки не выли, лишь скрипел под копытами слежавшийся за зиму снег.

Чужое кочевье парни заметили издалека — несколько небольших юрт, нереальных в дрожащем свете луны, маячили у вытянувшегося лесистым языком далеко в степь горного кряжа.

— Ждите меня там, — подумав, Баурджин кивнул на кряж. — Замаскируйтесь и ждите. Если я покажусь в сопровождении пастухов — нападайте, как только махну рукой. Если не покажусь до утра — ждите три дня, а потом уходите в степь.

— В степь? — непонимающе переспросил Гамильдэ-Ичен.

Баурджин холодно кивнул:

— Да, вот именно — в степь. Вы же знаете, что с вами будет, если возвратитесь без пленных или без меня.

— Но…

— В степь, в степь, — пресёк всяческие разговоры десятник. — Скитаться вдали от родных мест — это всё же лучше, чем валятся с перебитым хребтом. Ну все, я поехал…