Орда (Тетралогия)

Стряхнув с себя снег, молодой командир направился к озеру. Небо уже сделалось тёмно-голубым, красивым, с бледно-серебристыми искорками звёзд. Над дальними сопками разливался сверкающим пламенем оранжевый закат, и последние лучи солнца ласково поглаживали небо.

— Гамильдэ-Ичен, — останавливаясь, тихо промолвил юноша.

Деловито раскладывавший на снегу мясо парнишка немедленно обернулся и хлопнул глазами — и в самом деле, круглыми, серо-голубыми, большими, живо напомнившими Дубову русских красавиц. Не русской ли была мать этого паренька?

— Да, господин? — Гамильдэ-Ичен шмыгнул носом.

— Долго тебе ещё? — Баурджин кивнул на мясо.

— До темноты думаю успеть, господин. Или надо быстрее?

— Не торопись. Ты хорошо знаешь всех наших? Ну, из нашего десятка?

— Думаю, что достаточно хорошо, господин.

Эх, как резало слух это — «господин»! Так и хотелось, сказать, чтоб парень говорил «товарищ сержант».

— Вот что, — Баурджин благосклонно кивнул. — Расскажи-ка мне обо всех. Но не все подряд, а только хорошее.

— Хорошее?! — Гамильдэ-Ичен улыбнулся так ясно и радостно, что и Баурджин невольно растянул губы. — Да, они все хорошие люди. Вот взять хотя бы Кооршака с Юмалом. Оба такие здоровенные, но очень уважительные к старшим, а к малышам — добрые. А какие они охотники! Я, конечно, над ними иногда подшучиваю, может быть, даже обидно, но они только смеются — добрые!

— Об Ильгане с Цыреном что скажешь?

— Замечательные пастухи! Так любят лошадей, что иногда кажется, ни одна мать детей своих так не любит.

— Да ну?

— Именно так, господин.

— Называй меня по-простому — Баурджин, ведь мы же товарищи.

— Не могу, господин.

— Почему же?

— Ты старше меня, к тому ж — командир моего десятка.

Ну надо же — старше. Какой славный юноша…

— Ты продолжай, продолжай, Гамильдэ-Ичен. Очень интересно тебя слушать.

— Правда?! А все говорят, что я пустоглазый болтун!

— Клянусь Христородицей!

Поговорив с парнишкой, Баурджин ласково с ним простился и по очереди подошёл ко всем остальным, находя для каждого доброе слово. В общем, всем рассказывал, какие они хорошие, действуя точно так же, как гоголевский Чичиков по приезде в губернский город. И дивиденды получил подобные же: парни были просто восхищены своим десятником! И никого другого им было не надо!

Вечером всех десятников собрал в своей юрте Жорпыгыл и напыщенно передал благодарность верховного хана. Все радостно закричали, улыбался и Жорпыгыл — правда, при взгляде на побратимов рожа его враз сделалась кислой.

— Знаете, вы ведь из простых… не думаю, что верховному хану будет приятно видеть вас у себя на пиру.

— А мы туда и не стремимся. Попируем со своими десятками.

— Да? Ну, вот и славно.

Жорпыгыл явно обрадовался. Как, впрочем, и побратимы. Конечно же, оба понимали, что все прихлебатели молодого вождя считали их выскочками, а некоторые — тот же Аракча — так просто-напросто ненавидели. Хотя чего ему злиться-то? Если разобраться — так ведь сам и виноват в том, что слетел со своей должности.

— Только у нас закончилось хмельное, — предупредил Баурджин. — Хорошо бы разжиться им у верховного хана.

— Хм… — Жорпыгыл, скривившись, махнул рукой. — Что ж, так и быть — подошли своего человечка. Только одного — не надо устраивать столпотворений.

Баурджин подивился было, откуда Жорпыгыл знает такое слово — «столпотворение», а потом сам же над собою и посмеялся. Ну как — откуда? Он же христианин, этот Жорпыгыл Крыса, как и все в роду старика Олонга.

За хмельным Баурджин послал самого разговорчивого (а заодно и малопьющего) — Гамильдэ-Ичена. Ждать его пришлось долго — ну да времени зря не теряли: натаскали хвороста, распалили в юрте очаг до жары, так, что многие разделись до пояса и блестели бронзовой кожей. Нажарили на угольях мяса, сварили в котле похлёбку — естественно, тоже мясную, — приготовили плошки… Ну, где там этот чёртов умник Гамильдэ-Ичен? За смертью только и посылать.

Нет, вроде идёт кто-то!

Все собравшиеся заинтересованно повернулись ко входу в юрту. Откинув полог, вошёл долгожданный Гамильдэ-Ичен с двумя парами бурдюков.

И все радостно завопили:

— О!!!

Да уж, что-что, а выпить этот народ любил! А кто не любит?

Розлив взял в свои руки хитрец Гаарча:

— А ну, братва, подставляй плошки!

Наливал, гад, по-разному: кому полную плошку, кому — половинку, а кому так и вообще на самом дне. Десятникам, естественно, наплескал полностью — ну, ещё бы! А вот малолетних «сусликов» обделил — а те и не возмущались, боялись, не привыкли ещё к воинской жизни. Гамильдэ-Ичен скромненько жался к выходу — что вообще-то было на него не похоже.

— Эй, — оглянувшись, крикнул ему Баурджин. — Ты что там трёшься, как неродной? А ну, иди сюда!

Гамильдэ-Ичен нерешительно подошёл ближе:

— Господин, могу я поговорить с тобою наедине?

— Наедине? — Баурджин пожал плечами. — Что ж, изволь. Сейчас выйду.

— И с господином Кэзгерулом — тоже.

Выпив пару плошек медовой бражки, побратимы вышли на улицу. Вдоль всего озера горели красные огоньки костров. Над головою, в чёрной пелене небес, загадочно мерцали звезды.

— Ну? — Парни уставились на Гамильдэ-Ичена. — Что ты хотел нам сказать?