Орда (Тетралогия)

Вот деловито расстилают снятые шкуры здоровяки Юмал и Кооршак. Чем-то похожие — конечно, похожие, они же родные братья! — добродушные увальни. Впрочем, добродушные — это пока как следует не разозлишь. Рядом делают вид, что очень утомились, Гаарча с Хуридэном. Ну, об этих лучше уж ничего не говорить, всё равно ничего хорошего не скажешь, по крайней мере — пока. Ну, а потом — кто знает? Знавал Дубов случаи, когда самые последние раздолбаи вдруг становились героями. Немало таких было и на Халкин-Голе, и на Малой Земле, и под Берлином. Гаарча с Хуридэном, по крайней мере, хоть оружием владеют. Остальные… Про остальных ещё, похоже, и говорить-то рано, малы слишком — ну, право слово, совсем ещё дети! И ведут себя сейчас чисто по-детски — толкаются, кричат, спорят. Однако на десятника посматривают с таким искренним обожанием — словно на бога! Баурджин даже не помнил, как их зовут… а это плохо! Командир отделения просто обязан знать всех своих бойцов, и не только по именам-фамилиям-отчествам, но и по характеру, по складу ума. На кого можно полностью положиться, и не только в бою, но и в любом, даже самом небольшом деле, а за кем, наоборот, нужен самый строгий пригляд. У хорошего командира, кстати, в отделении и помощники всегда имеются, которым вполне можно довериться.

Вот Кэзгерул, кстати, молодец — словно только что закончил курсы молодых командиров, причём с отличием — не стал больше ни о чём говорить, расспрашивать, оставил все разговоры на потом, сам же побежал к своим — вон они, рядом. Тоже неплохие парни… как и их командир. А вот Баурджину, похоже, не повезло — кроме здоровяков-братьев, не на кого и опереться. Э, товарищ сержант! Тут же охолонул себя Дубов. Не дело это — своих бойцов поганить, даже и в мыслях, не дело. Надобно в каждом, кроме всего дурного, ещё и хорошее видеть. Хотя бы узнать их для начала. Имена, привычки, склонности — ведь командир-то он сейчас временный, на срок охоты да обратного перехода, и ещё неизвестно — как там в родных местах будет? Впрочем, догадаться можно — так же, как и было. Если ничего не предпринимать, пустив все на самотёк.

— Эй, Гаарча, подойди-ка! — усевшись в снег за неприметным кусточком, негромко подозвал юноша.

Гаарча — всё такой же тощий, с чего ему полнеть-то? — подбежав, поклонился, спрятав в глазах хитринку — дескать, готов исполнить любое пожелание командира.

— Садись рядом, — Баурджин показал на снег. — Расскажешь мне обо всех, по очереди.

— Ага! — обрадованно кивнул Гаарча. — Это можно. С кого начнём?

— Всё равно.

— Тогда Хуридэна пропустим — ты его и так знаешь.

Баурджин кивнул:

— Согласен. Давай — с Кооршака с Юмалом.

— Оба, сказать по правде, дундуки дундуками, — хохотнул Гаарча. — Нелюдимы, глупы, да ещё и увальни. Вот только силы у них хватает, что правда, то правда — разозлить, так вообще вряд ли кто с ними справится в роду старого Олонга. Но так — дураки оба.

— Все сказал?

— Все.

— Давай об остальных!

— Об этих сусликах? — Гаарча презрительно сплюнул. — Дай Бог, вспомнить бы, как их зовут. Те двое, плосконосые, что возятся у костра, кажется, Ильган с Цыреном. Из лука стреляют, не знаю как, а бегают быстро. И тоже, между нами говоря, дурни!

— Ну, Гаарча, — Баурджин только головой покачал. — У тебя, похоже, все дурни, один ты умник.

— Ну, не только я. Видишь во-он того мелкого?

— У костра?

— Да нет, ближе к берегу — вон он, мясо раскладывает, в овчинном полушубке. Не красавец, конечно — нос узкий, как у курицы, глаза словно плошки. Зовут Гамильдэ-Ичен. Этот от какой-то рабыни родился. Болтун, не приведи Господи, но умён — читать выучился!

— Читать?! — Баурджин искренне удивился.

— Вот и я говорю! Да ладно — читать, он и писать, говорят, умеет!

— И на каком же языке?

— По-уйгурски, на каком же ещё-то? Жил у нас в роду один уйгур, пленник. Да ты его помнишь, старый такой старик, два года назад помер… как его… Бонго… Бонго…

— Бонго-Дидзо, — вспомнил Баурджин. — Да, был такой, помню. Так он, значит, и научил грамоте Гамильдэ-Ичена?

— Он. Так что эта лупоглазая мелочь Гамильдэ-Ичен — у нас единственный грамотей. Кроме Кэзгерула Красный Пояс.

— Что? — удивился юноша. — Кэзгерул тоже знает грамоту?

— Конечно!

— Что-то он не рассказывал.

— Скромничает, — Гаарча засмеялся. — Да и, с другой стороны, чем тут хвастать-то? Ну, знает какие-то закорючки, ну, умеет их прочитать — и что с того? В жизни-то вовсе не это надобно!

А вот тут Гаарча был полностью прав. В жизни столь захолустного рода, как род старого Олонга, от грамотеев и в самом деле прок был небольшой, точнее говоря, его вообще не было.

— К тому ж он труслив, этот Гамильдэ-Ичен. Боится крови.

Ага, кто бы говорил! Вы-то известные храбрецы с Хуридэном.

Вслух Баурджин этого не сказал, просто подумал. Махнул рукой:

— Хватит про грамотея. Про остальных рассказывай.

— Про остальных… — послушно кивнув, Гаарча озадаченно почесал подбородок. — Не знаю даже, что про них и говорить-то. Прям и совсем нечего сказать, клянусь Христородицей! Ничем не примечательны эти парни.

— Ладно, — устало махнул рукой Баурджин. — После разберусь. Иди работай.