Орден Сумрачной Вуали

Мы сидели на огромной белой печи, заваленные подушками, и смеялись так, что окна тряслись. Взлохмаченные и мокрые волосы Мокки – он успел сходить в душ – торчали во все стороны, как птичьи перья, и то и дело падали ему на глаза, я тоже отчаянно заправляла за уши свои выбившиеся из хвоста синие прядки.

Мы оба были одеты в какие-то расшитые халаты, выуженные для нас госпожой Галасой из огромного узорного ларца, и сами себе напоминали торговцев из увеселительного квартала Пряной Ласточки. Пока мы хохотали, ловкие пальцы взломщика не переставали привычно крутить в руках какую-то прихваченную на столе финтифлюшку – Мокки часто что-то вертит в пальцах, чтобы не терять навык. Чаще всего – когда нервничает… Я же все время придерживала халат – он, безразмерный, украшенный тяжелым бисером, так и норовил съехать с плеча, оголить его, и я упорно этому препятствовала, хотя… Может, халат прав?

Я вспомнила взгляд Бакоа вчера в саду. «Ты не понимаешь. Мне на тебя не плевать». Ту его напряженность. Ту тайну. Впервые за годы нашего знакомства я почувствовала, что внутри Бакоа ворочалось что-то, напоминавшее метания человека, который пытается потушить чувства к другому, но не может.

Сейчас за окном была весенняя ночь и мириады пляшущих светлячков висели в воздухе. Камин потрескивал, печь тихо гудела, на столе дрожали свечи. Было сумеречно-интимно и как-то распахнуто-оголтело – особенно из-за всего этого хохота и предшествующих ему приключений, – и я подумала, что Мокки точно должен меня поцеловать.

Ну прямо должен. Ну как иначе. В теории я и сама могу, но…

Мокки вдруг очень резко перестал смеяться и, подавшись вперед, посмотрел на меня в упор. Мы оказались волнующе близко. Наши носы почти касались друг друга, и я видела крохотный белый шрам над правым глазом Бакоа. От Мокки пахло свежим бергамотовым мылом и немного морем – потому что от него всегда пахнет морем – бескрайним, черным, ночным. Закрыть глаза и утонуть, забывшись, – что может быть проще? В шальных зрачках Бакоа отражалось мое взбудораженное, настороженное лицо. Сам вор выглядел странно. Он был разгоряченным и гневным, будто сейчас кто-то его очень разозлил. Я нахмурилась.

– Джерри, – тихо сказал Мокки, кладя обе ладони мне на плечи и вцепляясь в них до боли, так, что я чуть не зашипела. – Джерри, я должен…

Но именно в этот момент на кухонном столе случилось экстренное восстание из мертвых. А именно: Тилвас Талвани резко сел, снял с глаз два фиалковых цветка, за каким-то гурхом положенные туда целительницей, и вздохнул, глядя на них:

– Хорошо хоть, не свежие огурцы.

Потом аристократ повернулся к нашей живописной композиции и слегка, на полсантиметра, вскинул бровь:

– Я помешал?

Не успела я удивиться тому, как, оказывается, рада увидеть его живым и снова приятно-румяным – несмотря на все отягчающие обстоятельства, связанные с его личностью и крайне неудачным моментом пробуждения, – как Мокки зарычал.

– Я тебя сейчас уничтожу! – гаркнул Бакоа и одним каким-то диким кошачьим прыжком перелетел с печи на стол, где кульком сбросил Тилваса на пол и, запрыгнув на него сверху, начал трясти.

18 История артефактора

Rerum natura nullam nobis dedit cognitionem finium.

«Природа не дала нам знаний о пределах вещей».

Впрочем, длилось это недолго.

Что ни говори, а логика у Мокки тоже присутствует: убивать того, кого только что спасли и кто хранит нужную тебе информацию, – довольно глупая затея.

Тилвас тоже это понимал, поэтому даже особенно не сопротивлялся нападению. Просто переждал внеплановый жесткий массаж, а потом с издевкой спросил:

– Угомонился, Бакоа? Тогда слезь, будь добр. Или близость ко мне – необходимый элемент твоего душевного спокойствия?

– Я просто мечтаю о том дне, когда все это закончится и я наконец тебя грохну, – с чувством сказал Мокки, напоследок пнув артефактора. – Сделаю чучело, поставлю при входе в гильдию. Будешь всем улыбаться и махать в стиле старой сенаторши Бесты[7].

– Гадость какая. У тебя совершенно нет вкуса, вор. Напомни, я порекомендую тебе учителей: такую фантазию нужно направить в мирное русло, – развеселился Тилвас, садясь и глядя на собственный амулет в виде ворона.

При виде трещины, пошедшей по стеклу, аристократ побледнел и прикусил губу:

– Sakken… – пробормотал он.

Я спрыгнула с печи и опустилась на корточки напротив артефактора.

– Тилвас, – голос у меня был даже строже, чем я планировала. – Мне кажется, самое время для правды. Всей правды. Ты обещал.

Талвани поднял на меня свои удивительные глаза того странного серого цвета, по которому не поймешь – теплый он или холодный. Как и по самому Тилвасу, впрочем.

– Ты права, – наконец сказал он. – Тем более времени у меня осталось совсем немного.

– Это еще что значит?