Ордынский узел

— Чего это вы ребята как будто кем напуганные?

— Ой, тебе нельзя разговаривать! — всполошилась Салгар.

— Тобой пуганные, — раздался позади нас голос деда Тимофея и он сам протиснулся в проём землянки, отчего в ней стало окончательно не повернуться. Два подстреленных рябчика висели у него на поясе. Он отстегнул их и небрежно протянул Салгар:

— Почисти-ка, девочка, дичь. Уж что есть, ничего лучше не попалось. А говорить князю можно. Пусть говорит. Оно всё лучше, чем в беспамятстве валяться.

— Давно это со мной? — удивился Корней.

— Вечор свалился, — ответил старик. — Ну, ничего, паря, сейчас отварчику тебе сладим, день-другой попьёшь и как новенький станешь. А ты чего, девонька, глаза тут мозолишь? Айда, айда, щипли курчонков.

Салгар, беспомощно оглядев землянку, юркнула наружу.

— Братцы! — взмолился больной. — Не дайте помереть в муках. Я до ветру хочу, спасу нет, ещё маленько — и в порты набуровлю. А при татарочке стыдоба…

— Ой, застеснялся, — проворчал дед. — Да она такими глазами на тебя смотрит, что и дурню понятно, кто готов твои исподники до скончания века стирать!

Дед Тимофей оставался верен себе и, как обычно, по-стариковски прямолинеен. Он полез из землянки, кинув мне через плечо:

— Санька, подай ему ведро. В самом деле обмочится.

— Ладно…

Когда дело было сделано, и я помог князю Корнею улечься на топчан, он задержал мою руку в своей сухой горячей ладони.

— А что, Сашка, старик правду говорит?

Я притворно вздохнул:

— Не хочу тебя расстраивать, но, похоже, ты влип. И пойдут у вас детки один за другим: первый, третий, пятый, десятый… Смугленькие, в маму. Алгуй, Багдуй, Жулдуй, Тархай, Малахай…

— Постой! Как ты сказал — Тархай? Я вспомнил. Мне сиделец один в тюрьме про какого-то Тархая рассказывал. Говорил, будто там недолго с ним Тархая — татарина крещёного, держали. А он у Кончаки служил.

— А куда потом Тархай делся, не сказывал?

— Куда? Подожди. Вроде отпустили. А-а, вспомнил, забрал его из тюрьмы княжий боярин. Твердило, не Твердило… Микула, да — Микула! И будто слухи доходили, Тархай нынче вольно в городе живёт, кониной торгует.

Последние слова Корней уже дошептал, соловея смыкающимися глазами, притомился.

Это было кое-что. Тархай, Тархай… Где ж ты, Тархай?

Ясный день слегка примерк в моей душе, отягощённый нежданной вестью. У костра на улице крутился дед Тимофей, колдуя над котелочком в котором побулькивало варево из трав. Здесь же на обрубке ствола сидела Салгар и, явно мучаясь, неумело обдирала тушку птицы. Я уселся рядом с ней, забрал у нее дичину и начал щипать сам.

— Сашка, у тебя много ловчей получается, — хмыкнул старик. — Одно из двух: либо ты охотник, либо жрать сильно захотел.

— Мальчишкой в монастырской трапезной послушничал. Ну и вонищу ты развёл…

— О-о! — уважительно сказал дед. — Монашком стать хотел? А про отвар: горьким лечат, сладким портят, слыхал?

Котелок был поставлен на траву, остывать, его место занял закопчённый медный казан, куда старик загрузил обеих птичек. Ощипанные и выпотрошенные они стали не крупнее кулака. Сал-гар вернулась от берега, утираясь платом и подозрительно нюхая свои ладошки:

— Кровью пахнут… Ты, Саша, о чём задумался?

— Похоже, знаю теперь, где искать вашего Тархая. А это пахнет похуже: неприятностями. Придётся снова в город идти.

— Фи-и-у, — присвиснул старик. — Ох, и въедливый же ты мальчонка! Плюнь на всё, да как Корней поправится, отправляйтесь домой, на Москву. А я к дочке похромаю. Нет? Ну как хошь…

— Не знай, какой-никакой Салгар я, — сообщил Тархай.

Лавка торговца кониной стояла в длинной череде таких же лёгких дощатых балаганов в мясном ряду тверского торжища. Это были приземистые избушки, в задней части коих помещался склад-ледник. Передняя, открытая, с навесом и прилавком, выходила на длинный и узкий торговый проход. В торговой улице суетился покупательский народ и гремели голоса лавочников, зазывавших глянуть на товар. Отыскать в этой толчее и путанице базарных рядов нужную мне лавку, украшенную для вящей убедительности выструганной из дерева конской головой, оказалось не таким лёгким делом. Тем более, это был не первый облазанный мной вдоль и поперёк базар города. И вот теперь маленький редкобородый татарин, которого я распознал по подробному рассказу Салгар, начинает прикидываться валенком: «Я не я и лошадь не моя!».

Я вздохнул:

— Прости, батюшка, обознался, выходит… Мясца бы мне купить. Вот тот кусочек…

Того мига, на который торговец отвёл свой напряжённый взгляд, чтобы оглянуться на висящую за ним кобылью ногу, мне хватило: я невзначай прижал его руку с зажатым тесаком к столешнице, а у самого его живота очутился мой нож, по размерам самую малость уступавший средней величины мечу. Со стороны могло показаться, что покупатель и продавец о чём-то сговариваются с ухо на ухо. Обычное дело…

— Ножик опусти и шагай в лавку, — прошипел я. — Да не вздумай клёкот поднимать, степной орёл: я не один.