Ордынский волк. Самаркандский лев

После жестоких поборов пришло время платить и людьми – жителями Герата. Двести самых ученых мужей, имамов и шейхов, было приказано отправить на вечное место жительства в Шахризаб, где они должны были всячески способствовать процветанию города детства Тимура. У него понемногу складывалась в голове концепция двух столиц нового государства. Самарканд он решил сделать богатейшей в мире светской столицей своей империи, а Кеш, его дорогой Шахризаб, духовной столицей, где взмывали бы в синее небо башни мечетей, где тысячи муэдзинов по утрам пели бы хвалу Всевышнему, а мудрецы в зеленых мечетных садиках толковали бы слова Аллаха и учили бы людей со всего мира уму-разуму. Тимур очень редко улыбался, особенно после того, как получил незаживающие увечья, но все же улыбка предательски трогала его губы, когда он вспоминал своего учителя-мудреца Шемса Ад-Дин Кулаля. Иногда ему, Тимуру, казалось, что именно в те долгие часы душевных бесед он жил всем своим существом, всей душой, потому что чувствовал истинное блаженство. Он даже мечтал, что тот зеленый мечетный садик в Шахризабе на самом деле располагался где-то на самом краешке рая, в его цветущих буйных кущах, куда ему, суровому и жестокому воину, но верному Создателю, так милостиво позволял ступить Аллах.

А еще Тимуру понравились кованые железные ворота Герата, могучие, узорчатые, каких не было ни в Самарканде, ни в Шахризабе. Он долго смотрел на них, любовался, а потом сказал:

– Снять и отправить в Кеш.

И ворота отправились вслед за мудрецами. Так Герат остался и без ворот, и без стен, и без мудрецов. Только с раздетыми донага жителями. Но была еще пара крепостей, в одной из которых, в Ашкалче, засел старший сын Малика – Амир Гури.

Тимуру эта новость не понравилась. Он уже пришел к мысли, что на этом участке земли его война закончилась. Амир Гури славился своей отвагой и непримиримостью к врагу.

Когда Малик Гияс ад-Дин опечаленно наблюдал за разграблением великого города, Тимур позвал его к себе.

– Поди скажи сыну, чтобы вышел и поклонился мне, – строго повелел завоеватель. – Сам скажи. И все будет хорошо.

Султан поехал и сказал. Разговор был долгим, резким, жарким. «Стисни зубы и спрячь гнев! – слышали вельможи и слуги хриплые слова Малика, близкого к истерике. – Если хочешь остаться живым и сохранить жизнь своим подданным! Я видел его глаза! Он – чудовище и не остановится ни перед чем!» «Я буду драться! – гневно отвечал сын. – И за тебя, отец, и за себя!» «Нет! – протестовал старший Малик. – Горе нам, но такова наша судьба, мой сын! И такова воля Аллаха! – Тимур был бы доволен этим диалогом – недавний правитель Герата отрабатывал свою свободу честно. – Поезжай и скажи ему: я твой слуга. Слышишь? Иначе мы все умрем!»

Через сутки Амир Гури предстал перед завоевателем и склонил перед ним голову.

– Посмотри на меня, – потребовал Тимур.

Тот поднял глаза.

– Еще прямее смотри.

– Я смотрю, – процедил тот.

– Будешь бунтовать?

«Смирись, иначе мы все умрем!» – звучал в ушах Амира Гури отчаянный крик его отца.

– Не буду, государь.

– Вот и хорошо, слава Аллаху, – цепко глядя в глаза молодому воину, словно пытая того, что у него на душе, заметил Тимур. – Все бы так, как ты: день раздумий – и единственно верный ответ. Не стоило бы проливать море крови.

И Амиру Гури достался парчовый халат и золотой пояс.

Хорасан был покорен. После этого Тимур решил вернуться в Самарканд. Он шел обратными дорогами, и быстрый гнев его, как плеть погонщика, настигал те племена, которые когда-то причиняли вред ему, его родне или его бахадурам, и кто из врагов не успевал спрятаться или уйти, погибал.

Вернулся Тимур с большой добычей и, как записал хронист:

«С величием и торжеством он вошел в Самарканд. Лица всех от мала до велика в этой стране засветились при виде его. Государь оказал большое внимание этому народу, не осталось человека, которому не досталась бы какая-либо милость».