Ореховый хлеб

Монте летит на палевом коне во тьме по прусской равнине с поднятым в руке факелом. Катрина зовет его изо всех сил, но сама не слышит своего голоса. Монте слышит ее; пролетая мимо, он наклоняется в седле, обхватывает ее за талию и усаживает на коня, прижимая к себе. Затем он бросает факел, и за их спинами воспламеняется земля.

Монте видит, как старая пруссачка прикладывает липкую, вымоченную траву к лицу Катрины. Трава заслоняет щеки и шею, и Монте видит лишь ее закрытые глаза.

В городском соборе и в замке непрерывно звонит колокол. В крепостных рвах, в красной от крови воде плавают трупы. Еще не убранные с городских стен, лежат, свисая вниз, тела убитых горожан и крестоносцев в белых плащах с черными крестами. Больше всего пруссов погибло у протараненных, но все еще держащихся на петлях городских воротах рядом с опрокинутым железным тараном. Город пылал, пожар вспыхнул от горящих стрел и заброшенных факелов.

…Пруссы налаживают катапульты, немцы готовят не только катапульты, но и другие орудия; пруссы шлют стрелы, немцы — целые пучки стрел, пруссы бросают камни, немцы — каменные жернова и колья, пруссы, прикрываясь досками, пытаются залезть на стены, немцы поливают их кипятком и горящей смолой, пруссы стараются подтянуть тараны к башням, немцы пускают на них колеса с торчащими гвоздями; пруссы, приставив лестницы, карабкаются на стены, немцы, ухватив лестницы железными крюками, сбрасывают их с высоты наземь…

И так трижды вставало над миром затуманенное солнце. На четвертый день, когда полуденное солнце стояло над соборной башней, Монте выехал из своего укрытия и помахал щитом:

— Герман Сарацин! Герман Сарацин!

На стене показался молодой, крепкого телосложения крестоносец без шлема, с вымазанным сажей лицом.

— Что тебе нужно от меня? Ах, так это ты, Монте, прусская собака!

— Герман Сарацин, сдавайся, если хочешь остаться в живых. Две недели назад я сжег Христбург, а кости его коменданта собаки гложут еще и по сей день.

— Меня ты не запугаешь! Может, ты уже позабыл, как я тебя в Магдебурге навозной палкой по бокам лупил?

— Последний раз спрашиваю: ты и твои братья во Христе сдаетесь или нет?

— Ладно, чертово отродье, мы подумаем… Пускай только твои дикари не нападают.

И он исчез со стены. Колокола перестали гудеть, наступила необычная тишина, и сквозь треск пожарищ до напряженного слуха пруссов донесся нечеловеческий крик — один, другой, еще и еще.

Со скрипом раскрылись ворота, из них вытолкнули пятерых детей, и ворота сразу же снова закрылись. На стене опять появился Герман Сарацин и, подняв руку в железной перчатке, крикнул:

— Вот мой ответ… За Христбург — возьми своего сына!

Монте помчался на своем коне к воротам. Прусским детям-заложникам только что выкололи глаза. Они, спотыкаясь, шли через трупы, некоторые из них упали в ров и начали тонуть.

— Где? Где мой сын? — кричал Монте, бросаясь от одного ребенка к другому. — Здесь его нет, крестовый паук… Я знаю, он остался в Германии…

— Ха-ха, мы его придержим напоследок!

Сарацин поднял камень и запустил им в Монте:

— Вот тебе за Катрину!

Монте соскользнул с коня, пруссы бросились к нему.

Грозя кулаком, Сарацин крикнул ему:

— Я тебя еще проучу, прусская собака!

Монте пришел в себя только в палатке. Подле него стояла на коленях Катрина. Он хотел подняться, но она удержала его.

— Тебе больно, Генрих?

— Нет… Он издевался надо мной.

— Кто?

— Герман Сарацин. Сегодня еще я собственной рукой отправлю его в рай.

— Будь осторожен, Генрих. Он коварен, как змея. Ты ведь помнишь…

Катрина положила голову Монте себе на колени; гладя ее, она обнаружила справа под волосами большой шрам. Монте закрыл глаза.

В усталой голове Монте беспорядочно проплывали до отвращения знакомые улицы Магдебурга. Рыцари в доспехах, оруженосцы и наблюдавшие за турниром дамы группами возвращались с упражнений на турнирной площадке. Лошади были мокры от пота. Рыцарь Герман, прозванный Сарацином за свои подвиги в Палестине и Иерусалиме, преградил Монте дорогу. Катрина тоже остановила своего коня.

— Монте, — угрюмо сказал Сарацин, — вчера я снова видел тебя выходящим из дома Гирхалса. Что ты там ищешь?

— Гирхалс мой учитель.

— Берегись, Монте, — процедил сквозь зубы Сарацин. — Катрина — моя невеста, и если ты хоть взглядом ее коснешься, я размозжу тебе череп.

— О Сарацин, ты все еще такой храбрый, как на землях Иерусалима, когда освобождал гроб господень, — насмешливо бросил ему Монте.

Оруженосец, сидевший возле входа в конюшню, захихикал.

— А ты, — сказал Сарацин, покраснев и бросив взгляд на Катрину, — хоть и наслушался философских диспутов Гирхалса, а все-таки остался глупой овцой. И как только тебя, провонявшего прусским навозом, терпят в рыцарской среде!

Монте побледнел от такого унижения. Оруженосец у входа в конюшню снова было хихикнул, но тут же умолк.

— Немецкий червь, — сжимая рукоять меча, медленно, почти по слогам произнес Монте.

— Вы слышали, что он сказал? — обратился к рыцарям Сарацин, опуская забрало.

Монте увернулся от удара — он толкнул Сарацина в грудь своим щитом и тут же подставил ему ногу.