Ореховый хлеб

Епископ побледнел, как бумага, и Монте поднял с алтаря золотую монстрацию[7] с телом господним. Епископ и горожане закрыли глаза, но Монте лишь сдул пыль с тела господня и поставил монстрацию в табарнакул[8].

— Бог не может быть хлебом, — сказал Монте, — а вы почитаете хлеб… Ваше преосвященство, вы целыми деревнями сгоняли пруссов в воду и крестили их и потом силой отнимаете у них десятину их хлеба, Орден тоже взимает десятину, а монастыри и костелы — тоже десятину, — и самим пруссам не остается ничего от этого бога… Пойдемте же, ваше преосвященство!

Они вышли из собора. Замковую башню пруссы уже до половины обложили дровами. Из башни время от времени вылетала стрела, один прусс уже лежал на земле с пронзенным горлом.

Дрова подожгли, и огонь начал взвиваться по каменным стенам башни. Пятясь назад от жара, пруссы молча выжидали, когда огонь сделает свое дело. Наконец в одной из бойниц показался крестоносец. Огонь охватил уже его плащ, и огненный ком с воплем ринулся вниз, но угодил в то же пламя. Герман Сарацин до конца остался в горящей башне.

Епископ крестился дрожащими пальцами.

В лесу горело множество костров. Вокруг них в обнимку плясали пруссы. Монте вернулся из лагеря. В палатке горели свечи, расставленные вокруг небольшого железного распятия. Катрина стояла на коленях, склонив голову. Из лагеря доносились песни и крики. Небо затянуло низко плывущими облаками.

Монте вошел в палатку и молча остановился.

— Как ты думаешь, скоро наступит конец света, Генрих? — обратилась к нему Катрина.

— Что ты делаешь? — с беспокойством глядя на свечи и распятие, спросил Монте.

— Я молюсь за души тех христиан, которых ты сегодня убил… И за твою душу, Генрих, чтобы господь бог сжалился над тобой и очистил твое сердце и руки от пролитой крови.

— Я не убийца, Катрина. Я — прусс, и здесь прусская земля, — усталым голосом произнес Монте и, подойдя, одну за другой погасил свечи.

— Генрих, неужели ты и в самом деле не боишься бога? — встав на ноги и подойдя к нему, спросила Катрина. — И ты не хочешь, чтобы я за тебя молилась?

— Бог давно уже оглох и ослеп, — с горечью произнес Монте, обнимая Катрину.

— Когда ты так говоришь, меня охватывает страх, потому что ты становишься чужим и жестоким, как тогда, когда ты лежал раненый и я пришла к тебе, а ты унизил меня… А помнишь ли ты, Генрих, начало нашей любви? — положив голову на его плечо, спросила Катрина. — Если бы ты погиб, я бы не смогла дольше жить.

— Не думай о смерти, Катрина. Мы никогда не расстанемся, — сказал Монте и, ласково высвободившись из объятий Катрины, лег на шкуру у входа в палатку.

Катрина раздевалась в темноте. Монте лежал с открытыми глазами. Ветер приподнимал край палатки, открывая звездное небо над ними. Монте чувствовал себя усталым, в его ушах еще гремел гром сражения, и его тело было разбито.

Ему казалось, что он снова лежит в своей келье в Магдебурге на каменном полу. Его сжигает жар, и он тяжело откашливается отбитыми легкими.

В дверь кто-то несмело постучал. На пороге стояла испуганная Катрина, закутанная в белый плащ с длинными и широкими рукавами.

— Зачем ты пришла сюда? — ощущая во всем теле тупую боль, спросил Монте, удивленный и рассерженный.

— Прости меня, Генрих, я пришла сюда тайком. Ты никому не проговорись, что я была тут… Я пришла только сказать тебе, что совсем не люблю Сарацина. — Задыхаясь, Катрина торопилась все объяснить и улыбалась, скрывая свое смущение.

— Ты пришла посмеяться надо мной?! — в сердцах бросил ей Монте. — Если я позволил тебе переступить мой порог, то лишь потому, что ты сестра Гирхалса. И не думай только, что я бессильный, прибитый прусс.

— Нет, я вовсе не смеюсь над тобой, Генрих. Я хочу тебе помочь.

Монте вскочил на ноги и процедил сквозь зубы:

— Не терплю, когда меня жалеют, и особенно женщины. Чего тебе надо от меня? — Монте схватился за дверную ручку.

Катрина осторожно дотронулась до его плеча, как бы желая еще что-то сказать. Монте вздрогнул от этого прикосновения, но Катрина не отняла руку.

— Уходи, — строго сказал Монте.

Катрина, часто дыша, охваченная внезапно вспыхнувшей злобой, окинула взглядом спину Монте, чувствуя, как ее щеки заливает краска.

— Ты, видно, и на самом деле дикарь…

Монте обернулся.

— Дикий прусс, — сказала она.

— Дикарь, — повторил Монте и вдруг, протянув руку, сдавил пальцами ее голую шею. — Ладно, теперь я буду дикарем.

Монте грубо привлек ее к себе и внезапным рывком обхватил ее руками. Катрина забилась в его объятиях от боли, потом откинулась назад и плюнула ему в лицо. Монте угрюмо наблюдал за ней и внезапно рванул на ней одежды…

Потом они лежали, не глядя друг на друга, и молчали.

— Я говорил тебе: уходи. Но ты не ушла, — сокрушенно промолвил Монте. — Ты презираешь меня, Катрина? Я думал было отомстить, но…

Монте было грустно. Ему хотелось плакать. Он подвинулся ближе к Катрине. Она неподвижно глядела на голую стену. Монте не отрывал от нее глаз в ожидании, что она взглянет на него… Она посмотрела, и тогда он осторожно закрыл ладонью ее глаза.