Ореховый лес

Но Финч повернулся ко мне спиной и ровно задышал. Лунный луч прочерчивал дорожку от его макушки – вдоль по спине. Чем дольше я на это смотрела, тем сильнее мне казалось, что свет разрезает его надвое, и сквозь разрез на коже видно нечто сияющее.

Я перекатилась на спину и закрыла глаза, но сон не приходил ко мне очень долго.

12

Мне не приснилась Дважды-Убитая Катерина, хоть я этого и боялась. Мне приснилась моя мать. Во сне я вернулась в тот давний день, когда я осознала, что мы постоянно переезжаем не для развлечения и не потому, что маме не сидится на месте. Что она устраивает эти переезды не из вредности и не из суеверных страхов, просто потому что ей не понравилось, как незнакомая старуха в автобусе задержала руку у меня надо лбом, рисуя в воздухе спираль, прежде чем выскочить на ближайшей остановке.

Мне было десять, и это был наш второй переезд менее чем за восемь месяцев. Тем утром я проснулась на своей раскладушке рядом с кроватью Эллы от того, что мне странно стянуло кожу головы. Проведя рукой по волосам, я обнаружила, что они все заплетены в тоненькие, очень плотные косички. Твердые косички короной окружали всю мою голову. При этом я отлично помнила, что засыпала с распущенными волосами, еще влажными после мытья.

– Мам, – позвала я, ощупывая свою плотную корону. – Кто это сделал с моими волосами?

Элла перекатилась на бок и сонно поморгала. После чего глаза ее сфокусировались, и они сразу наполнились страхом и яростью, быстро переродившимися в нечто еще худшее – в безысходность.

– В школу ты сегодня не идешь, – отрезала она, вскакивая с кровати и прямиком бросаясь к шкафу, чтобы вытащить дорожный чемодан.

Меня ударило гневом, как молнией. Пока она стремительно распихивала по коробкам наши кухонные принадлежности, я вооружилась ножницами и порезала штанины всех ее джинсов у самых шаговых швов в знак протеста – я не желала покидать город именно в тот день, когда наш классный руководитель собирался принести в школу рахат-лукум и угостить учеников.

Только в машине, когда я сидела на переднем сиденье разбитая, как обломок кораблекрушения – я так всегда чувствовала себя после вспышки гнева, – я наконец сказала матери о сладости, которой мне теперь не попробовать.

– Рахат-лукум совсем не такой вкусный, как ты думаешь, – ответила она, пока бунгало, в котором мы провели последние полгода, уменьшалось в зеркале заднего вида. – Он похож на куски мела с цветочным запахом. Тебе бы не понравилось.

– Ты врешь, – пробормотала я, отворачиваясь к окну.

Элла ударила по тормозам, и машина встала на середине дороги.

– Эй.

Горячность ее голоса заставила меня обернуться.

– Мы с тобой никогда не врем друг другу, ты и я. Ты не забыла?

Я передернула плечами и кивнула. Взгляд Эллы был слишком пристальным – и глаза покраснели в уголках, как будто она терла их после нарезки перца халапеньо.

И тут мой маленький эгоистический детский мир расширился в мощной вспышке: я поняла, что мама тоже не хочет уезжать. Она только недавно купила и повесила занавески на окна бунгало и починила расшатанный потолочный вентилятор.

Я сохранила это откровение в памяти и отложила его на вечер, чтобы как следует обдумать. Чем я и занялась той же ночью в номере мотеля – вертела эту новую мысль в уме на все лады, как отполированный камешек в пальцах, пока Элла тихо посапывала на соседней кровати.

Все это пугало меня, но одновременно и сближало с матерью. Мы как будто стояли по двум сторонам разлома, вглядываясь друг в друга. А потом я осознала кое-что еще очень простое, однако это простое откровение изменило все. Оно сдвинуло мир так, что мы оказывались по одну сторону пропасти. С одной стороны – мы, с другой – остальной мир.

И вместе с этим подспудно присутствовал страх, что именно я виновата в том, что мы вынуждены вести такую жизнь. Эллу было легко любить – красавицу с темными непослушными волосами, обрамлявшими ее лицо как языки пламени, с нежным, чуть сипловатым голосом, скрывавшим яркое чувство юмора и безошибочный нюх на все смешное. Не то, что меня – я была раздражительной, подверженной приступам ярости, и неоднократно слышала от разных людей, что у меня бешеный взгляд. Если кто-то из нас двоих и был магнитом, притягивающим злую судьбу, то это, несомненно, я.

Этот страх долгие годы заставлял меня молчать, не давал задать вопрос – почему? Я слишком боялась услышать, что причина во мне.

Сон восстановил тот тяжелый день в ярких красках, а потом выцвел и перешел в тяжкую, беспокойную дрему. Я закрыла глаза при лунном свете – а когда открыла их, передо мной выплыл освещенный солнцем коллаж с Лином-Мануэлем Мирандой. На полу рядом с кроватью было пусто, экран телефона тоже пустовал – ни пропущенных звонков, ни сообщений от Эллы.

Однажды мне приснился сон, в котором я блуждала по пустому дому, переходя из комнаты в комнату в поисках мамы. В каждой комнате мне казалось, что она только что отсюда вышла, в каждом коридоре еще звучало эхо ее голоса, но саму ее я не могла найти. Теперь я чувствовала себя так, будто поселилась в этом сне.