Орел и полумесяц (СИ)

— Тит… тебе, наверное, наврали о том, что вампир — это лишь хладный демон без души и машина для убийств, но это не так! У меня есть душа, и душа моя помнит все, особенно, нашу дружбу, которую я никогда не предам. Мой друг и брат, ты навсегда в моем сердце… — Титу при этих его словах показалось, что у рыжего вампира влажные глаза. — Мужчины не плачут… и вампиры тоже. — Луций слабо улыбнулся. — И знай еще одно: я никогда не трону слабого — женщину, старика или ребенка. Я остался прежним, Тит… Но я должен совершить возмездие над этой прелюбодейкой Ниобой! Она разбила мне сердце…

Тит Пулло с грустью посмотрел на друга и проговорил:

— Значит, ты уже знаешь о Ниобе… Дружище, она тебя всегда была недостойна, но не стоит она и того, чтобы ты марал о нее руки. Забудь ее, и так она умрет для тебя.

— Она для меня уже умерла, но я должен совершить отмщение за свою поруганную честь, — отвечал суровый римлянин.

— Может, все-таки не стоит этого делать? — продолжал уговаривать друга Тит. — Месть ничего не решит.

— Нет, друг, стоит, — блондин покачал головой, — ты не понимаешь… я любил Ниобу, и она была для меня всем, и вот… она предала меня.

— Я знаю… — вздохнул Тит. — Но ты пойми, убив ее, ты убьешь себя… А я не хочу терять друга…

Луций некоторое время молчал, думая над словами друга. Любовь к жене превращалась в нем в ненависть, а ненавидящий действительно разрушает собственную душу. И… убив Ниобу, не уничтожит ли он лучшее, что есть в нем самом? Тит прав.

— Ты прав, Тит… — наконец выдохнул блондин. — Просто, став вампиром, я получил видение о своей жене. Я видел то, как она извивалась под каким-то ублюдком, словно змея, и меня охватило бешенство. Но гнев — плохой советчик.

— Ну вот, — необычным для него, ласковым голосом сказал Тит Пулло, — успокойся и выбрось эту змеюку из своей головы. Давай лучше пойдем выпьем, зальем печаль и со здешними девочками развлечемся.

— Клянусь норкой Юноны! Ты прав! — к Луцию начало возвращаться жизнелюбие, а с ним и юмор, пусть иной раз и черный. — Вот только я теперь другое красненькое пью и что-то проголодался…

— Ну-ну, полегче, — полусерьезно-полушутливо ответил Пулло.

Взявшись за руки, друзья словно школьники отправились веселиться и искать приключений на свои головы. Габби видела, что они помирились и радовалась этому.

«Все хорошо, что хорошо кончается…»

Но ей самой не давала покоя одна мысль — мысль о своей дочери Надежде, а еще о том, что Цезарь имел право знать, что это и его дочь тоже…

«Сейчас или никогда!» — сказала она себе.

Вампиресса взмыла вверх к луне — солнцу мертвых. Лунная дорога вела ее ко дворцу Цезаря.

Тот в это время сидел за столом в кабинете и просматривал депеши. Пауки в официальном Риме как всегда составляли очередной заговор. Но его это почти не заботило. Куда большее впечатление произвело на него письмо одной женщины из его прошлого. Она была удивительна и так прекрасна! Будь она еще и добра, все было бы спасено… и кто знает, может быть, сейчас он был бы не с Наджарой, а с ней. Но нет, ее душа черна, как ночь или как ее чудесные кудри, за которыми она так любит ухаживать. Звали ее Сервилия, и была она матерью давно прощенного им предателя Брута. Но мало кто знал, что у нее есть и другое имя — странное, загадочное, словно она сама… Алти! Его эта римлянка получила, когда бросив роскошную и безбедную жизнь юной патрицианки, ушла жить в поселения амазонок. Там она училась и мастерству боя, делавшему этих женщин сильнее римских легионеров, и тайным, запретным знаниям. Но воинственные девы изгнали ее… не из-за последнего, а из-за того, что она родила сына и вместо того, чтобы убить его — известно ведь, что амазонки оставляли только девочек — отослала на воспитание своим родственникам в Рим. Мальчик этот и был Марком Брутом. Кем был его отец Цезарь не знал, и они с Алти никогда не говорили на эту тему. Однако же, Юлий всегда опекал сына любовницы и прощал ему все, зная, как та привязана к нему. И вот теперь, потеряв сына, она разразилась слезами и проклятьями в его адрес. Что он мог ей на это ответить? Что ее сын в будущем должен был стать предателем и его убийцей? Может ли в это поверить мать? А если и поверит, материнское сердце, даже самое черное, всегда оправдает для себя ребенка…

За такими вот раздумьями Габриэль застала Цезаря.

— Повелитель… — начала она и вдруг умолкла, не решаясь продолжать дальше.

Цезарь удивленно посмотрел на нее.

— Нет, — наконец собралась с силами она, — просто Юлий… я должна тебе кое-что сказать…

— Продолжай, — изумленно, но решительно сказал он ей.

— Юлий… — Габриэль слегка вздохнула. — Помнишь ту ночь в Британии? У нас есть общая дочь.