Неистребимы эти Силины, бессмертны. Андрей, победивший Алпатова, по сравнению с братьями своими и вовсе не силач. «Я так себе, я против их заморыш», хотя «заморыш» этот из железной кочерги на глазах у изумленного Алпатова враз «фертик сделал»: то есть «перегнул ее в дугу, связал в узел и концы закудрявил. — Вот и фертик… Ведь как-никак из тайги домой по двенадцать пудов чувалы с орехами таскаем».
Чем не Никита Дехтянский! Оказывается, везде они есть — богатыри из народами на Тамбовщине и в Сибири…
Осенью 1910 года Сергеев-Ценский снова в Петербурге — в «Пале-Рояле», пишет стихотворения в прозе «Снег», «Испуг», «Когда я буду свободен». За две недели написал повесть «Пристав Дерябин»[3]. Немногим раньше в Алуште, сразу по возвращении из Сибири, он написал рассказ «Вера, Надежда, Любовь».
Работал много, самозабвенно. Целыми днями не выходил на улицу, не разгибал спины. Писал до боли в руке. Тогда он шутливо перефразировал, сжимая и разжимая пальцы в кулак: «Рука писца писать устала»…
Предчувствие грядущего в жизни русского общества звучит с большой силой в его произведениях. И не случайно в конце декабря 1910 года большевистская газета «Звезда» печатает на первой странице «Когда я буду свободен». Как перед революционной бурей 1905 года, так и теперь звучит бунтарский голос поэта-гражданина:
«Я из гибкой и острой стали выкую вам назло свои новые песни, когда буду свободен, и эта сталь пополам перережет ваши дряблые сердца, такие ненужные для жизни!»
Вы слышите, господа бабаевы, дерябины, Ознобишины!
«Они ярко представляются мне, эти дрожащие от холода слизни, глубоко в себя прячущие щупальцы… Это те, что меня победили… Большие бациллы, жадно гложущие друг друга…»
Слышите, поэты и художники, поджавшие от страха хвосты при звоне кандалов и поспешно запевшие анафему революции и «боже, царя храни»? Вы слышите, — нищие духом, дряблосердцие? Это вас касается! Это вам говорит художник, который никогда не бросал своих слов на ветер:
«Целый вулкан клокочет в моей груди, — он должен найти себе выход!..
…Я еще буду свободен!»
Этими словами Сергей Николаевич будто подвел итог первому этапу своего творчества.
Подводила итог и критика. В 1910 году в статье «В мире идей и образов» Вл. П. Кранихфельд писал:
«С появлением повести Сергеева-Ценского «Движения» можно с уверенностью сказать, что «ученические годы» ее даровитого автора кончились».
(Хороши «ученические годы», заметим мы в скобках, в которых созданы «Сад» и «Лесная топь», «Бабаев» и «Печаль полей»!.. Но не будем придираться к словам, послушаем, что говорит критик по существу. —
В «Движениях» Сергеев-Ценский впервые (так ли это? А «Печаль полей», а «Бабаев» и др.? —
…Были у Сергеева-Ценского, разумеется, и прежде вещи, которые приковывали внимание своими художественными достоинствами. Даже из ранних его рассказов некоторые тогда же свидетельствовали о недюжинном даровании начинающего писателя… Можно сказать, что даже неудачные произведения Сергеева-Ценского… «Береговое», пьеса «Смерть» — всегда были отмечены печатью большого дарования, жадно ищущего, но в данных по крайней мере случаях не нашедшего…
Эта неуравновешенность художника, от которого в каждом новом его произведении можно было ожидать и какой-нибудь новой, совершенно неожиданной экстравагантности, послужила, надо думать, причиной, почему критика до последнего времени замалчивала его. О многих молодых и несравненно слабейших сподвижниках Сергеева-Ценского в области русского художественного слова создалась уже целая критическая литература, тогда как о Сергееве-Ценском едва ли можно указать больше трех-четырех серьезных статей, да и те дают оценку лишь отдельных его произведений. Художник во всем его духовном облике, в его исканиях и достижениях, совершенно не оценен критикой».