Орел в песках

Катон кивнул. Бросив осторожный взгляд на римлянина, Юсеф скрылся за углом ближнего дома. Катон огляделся и не увидел ни души. Деревня была тихой и спокойной, как громадный некрополь, протянувшийся по обе стороны Аппиевой дороги за воротами Рима. Не самое радостное сравнение, холодно подумал Катон и обратил внимание на жалкий скарб на улице. Помимо свертков с одеждой и горшков, там было несколько корзинок со свитками и сундучок, на котором сидел Юсеф. Сундучок показался Катону знакомым: центурион видел его в подполе дома Мириам. Какие ценности там хранятся? Зачем его прятать от чужих глаз? Охваченный любопытством, Катон огляделся и убедился, что за ним не наблюдают. Помедлив мгновение, он присел на корточки, чтобы рассмотреть сундучок внимательнее. Сундучок оказался простой, без украшений, с обычным замком-защелкой.

Катон услышал звук шагов и торопливо поднялся — из-за угла появились Мириам и Юсеф. Мириам не сводила глаз с сундучка, пока шла к центуриону.

— Я буду благодарна, если ты оставишь мое имущество — уж какое есть — в покое. Это сделал для меня сын. Этот сундучок и то, что внутри, — все, что осталось на память о нем.

— Прости. Я… — Катон беспомощно смотрел на Мириам, потом, смутившись, потупил взгляд. — Прости.

— Внук сказал, что ты хотел поговорить со мной.

— Да. Если позволишь.

— Мне не хочется с тобой разговаривать. После того… — Мириам сглотнула, махнув в сторону обгорелого остова дома.

— Я понимаю, — мягко ответил Катон. — Префект поступил неправильно. Я пытался остановить его.

Мириам кивнула:

— Знаю, но это ничего не меняет.

— Что будет теперь с тобой? Куда ты пойдешь?

Мириам сморгнула слезы, блестевшие в уголках черных глаз, и неопределенно кивнула в сторону улицы, по которой пришла.

— Один из моих людей предложил комнату для меня и мальчика. Жители построят нам новый дом.

— Хорошо. — Катон чуть наклонил голову. — Ты сказала — твои люди. Ты их старейшина?

Мириам поджала губы.

— Я просто так выразилась. Они относятся ко мне с почтением, как последователи моего сына. Как будто я и для них мать. — Мириам устало улыбнулась. — Они преувеличивают.

Катон улыбнулся в ответ.

— Так или иначе, ясно, что ты имеешь над ними какую-то власть. Как и над Симеоном и Баннусом, похоже.

Улыбка Мириам застыла, и взгляд стал подозрительным.

— Чего ты хочешь от меня, центурион?

— Поговорить. Понять, что тут происходит. Мне нужно узнать больше о твоих людях и о Баннусе, если мы хотим прекратить его попытки поднять восстание, — и спасти жизнь людям. Многим людям — и римлянам, и иудеям.

— Ты хочешь понять мой народ? — с горечью проговорила Мириам. — Тогда ты один из очень немногих римлян, кто когда-либо пытался понять нас.

— Я знаю. Я не могу просить прощения за все, что было сделано именем Рима. Я всего лишь младший офицер. Не в моих силах изменить политику империи. Я могу попытаться изменить хоть что-то. И только.

— Очень честно с твоей стороны, центурион.

— Если мы хотим исправлять отношения, для начала зови меня Катон.

Мириам посмотрела на него и улыбнулась.

— Ну что ж, Катон. Поговорим.

Она подобрала сундучок, взяла его под мышку, выпрямилась и кивнула центуриону.

— Идем со мной. Ты тоже, Юсеф.

Мириам повела Катона по тихим улицам за деревню к маленькому водоему, где собиралась дождевая вода, стекавшая по склонам вади зимой и весной. Сейчас водоем почти высох, и несколько коз щипали редкую траву, пробивавшуюся в трещины земли у края воды. Мириам и Катон сели в тени пальм, а Юсеф неторопливо подобрал камешки для пращи и начал метать их в валун неподалеку.

— У него острый глаз, — отметил Катон. — Он станет хорошим воином, когда вырастет.

— Юсеф не будет воином, — твердо ответила Мириам. — Он один из нас.

Катон взглянул на нее:

— И все-таки — один из кого? Мне говорили, что ты и твои люди — ессеи. Но, похоже, вы не совсем признаете их образ жизни.

— Ессеи! — Мириам рассмеялась. — Нет, мы другие. Радости жизни нужно принимать, а не отвергать. Некоторые из моих людей раньше были ессеями, но не захотели на всю оставшуюся жизнь отказаться от мирских радостей.

— По-моему, Хешаба не очень-то похожа на блаженный уголок.

— Возможно, — согласилась Мириам. — Но тут наш дом, и мы вольны жить так, как хотим. Я всегда мечтала об этом. После казни моего сына я отвернулась от Иудеи. Мне надоело смотреть, как секты натравливают людей друг на друга. И хуже всего — первосвященники в Иерусалиме. Они бесконечно ищут тонкости в толковании писаний, а их семьи богатеют и богатеют. Из-за этого мой сын, Иегошуа, ввязался в политическую борьбу. Не просто против Рима, но против тех, кто притесняет бедных. Он умел говорить, и со временем стали собираться огромные толпы, чтобы послушать его. Тогда священники решили, что нужно заставить его замолчать, пока он не повернул против них народ. Они схватили Иегошуа и добились казни.

— Ты ведь, кажется, говорила, что его распяли?

— Да.

— Но только прокуратор имеет на это право.