Орельен. Том 2

Верно, верно, пакет! А он-то и забыл о пакете, взволнованный мыслью о Беренике… о пакете Береники! Он отпустил ремень, положил открытую бритву на стеклянный подносик и кинулся в комнату, где мадам Дювинь, уже одетая для выхода, но терзаемая любопытством, положила пакет на самое видное место, пакет кубической формы, величиной с ящик для бисквита или чуть-чуть побольше. Коробка из волнистого картона, перевязанная черной тесемочкой. Ни адреса, ни надписи, — ничего… только в углу одно слово: «Орельену», наспех нацарапанное в последнюю минуту вечной ручкой, синей, с золотыми колечками — он заметил ее как-то в сумочке Береники. Ее крупным, неуверенным, немного детским почерком со смешными завитками у прописных букв. Этот почерк врежется ему в память, когда он получит ее злое письмо, с которым не расстанется ни на минуту.

Орельен подметил взгляд мадам Дювинь и остановился. Правда, я и забыл… Он взял пакет и отнес его в спальню. Явно разочарованная, мадам Дювинь прокричала ему вслед:

— Я больше, мосье, не нужна? На завтра какие-нибудь особые распоряжения будут?

— Нет, нет, не нужна, никаких особых распоряжений не будет… До свиданья, мадам Дювинь.

Пакет жег ему руки. Он удержался и не тронул его, пока в кухне не хлопнула входная дверь. Вот-то мадам Дювинь, должно быть, обозлилась! Ну и черт с ней! Он развязал тесемочку, вынул слой старых газет, засунутых по бокам, осторожности ради, среди которых стоял ящик с надписью «Не кантовать», — и вытащил что-то твердое, завернутое в шелковую бумагу… Ага, ясно, что это. Его пальцы нащупали знакомые очертания: в день рождества Береника прислала ему «Незнакомку Сены». Вот что это было, только это… Он снял с маски последний слой бумаги с чувством довольно заурядного умиления и разочарования. Чего он ждал? Ведь Береника сказала… Правда, Береника ревновала к этой, никому не известной, незнакомке. Она сама в этом призналась.

В первое мгновение он ничего не понял. Он держал в руках маску, как давно знакомый предмет, держал небрежно, кое-как. Вдруг его охватило странное чувство, будто незнакомка шевельнулась, я хочу сказать, что незнакомка показалась ему движущейся моментальной фотографией, что перед ним был и не был тот самый, давно знакомый муляж. Он начинал смутно догадываться, что именно произошло. Держа маску обеими руками, он повернул ее. Внимательно посмотрел на нее.

Нет, это не незнакомка. Кто-то старался, явно старался воспроизвести ее прическу, скульптуру ее лица, но черты были совсем не те, особенно губы… Береника, да это же Береника! Он уже не сомневался в том, что хотя это надгробное изваяние, это гипсовое изваяние являло ему Беренику, прошедшую через таинства некоей метаморфозы. Такая похожая, такая непохожая. Теперь он ясно видел, как сильно она отличается от незнакомки, и потому-то он не сразу заметил тогда их сходство, потому-то и понадобилось, чтобы на это сходство указали посторонние. Тогда он чересчур хорошо знал незнакомку и недостаточно хорошо знал Беренику. А посторонние глядели на эти два лица рассеянным взглядом, и этого достаточно было, чтобы ошибиться, глядели слишком поверхностно, чтобы подметить различие, глубокое, как бездна чувств. Но Орельена нельзя было обмануть.

Сердце его забилось. Он вспомнил в мельчайших подробностях всю сцену, когда маска незнакомки упала на пол, как она разбилась. Ему показалось даже, что он видит на ковре гипсовую пыль. И вдруг почувствовал ладонями, как хрупок дар Береники. Испугался, что от волнения, дрожью проходившего по телу, может уронить маску. Он положил на свою постель лицо Береники. Странное его охватило ощущение. Он положил маску на постель без умысла, просто чтобы куда-нибудь положить. Потом взял ее в руки и тихонько, словно преступник, отнес к подушке, к тому месту, где она подымается горбиком под темным шелком. И молча, неподвижно он стоял и глядел, глядел на Беренику.

На Беренику с закрытыми глазами.