Оренбургский платок

— Хочу насмотреться… Ну не пейте… Хоть не давай… Увесь жа вымахнете!

— Да Вы сто ещё лет уживёте! А мы компот дёржи?

— Не бойтесе, не сто… Совсема дажь малешко… Купите сахарю!

Не с руки отказывать.

Побегли взяли у магазинщика ведро сахару.

— Спасибушко, уважили, — кладёт на то благодарствие бабка Пашанька. — А то я помру… Буду лежать царёхой. А вы бегай!

И что ж ты думаешь? Села за прядево.

Всё на себя бу-бу-бу:

— Рано встала, да мало напряла. Негоже неполну вере— тёшку спокидать…

Зять на подгуле подшкиливает:

— Что нам прясть? Пускай зайцы прядут! А ты ложись!

Смалчивает Пашаня на таковецкие выкомуры. Утерпу набралась. Знай себе в нитку тянется в деле. Старается.

Олька, внучка, притолкнулась рядком раскроить ей кофтёшку из байки. Привезли старушке в гостинец.

Пашаня и восстань:

— Дажь не порть, окаянщица! Не надь!.. Ты лучше скажи, нахороше запомнила, как наумила гирьяльская казачка?

— Как не запомнить? Вы сколько раз повторяли… «Трудись, не ленись, никого не обижай, Бога поминай — будешь в ряду людей». Так?

— Так! Так! — степлела и голосом, и лицом Пашаня. — По таковской линии и ступай, внучушка, в жизни. А… А байку на меня не порть. Не надь.

Не надо? Ну и не надо.

Олька опеть и накинь ноженцы[213] на старый гвоздок.

Дело к ночи. Всё Жёлтое уже без огней.

Пашанька в своей боковушке всё пряла. Заподряд шесть дён уже пряла. Музли[214] вон сели на пальцы.

В дому уговаривали все:

— Бабаня, не больно себя загоняйте. Ложитеся.

А она ни в какую:

— Ваш день к вам взавтре чем свет подоспеет. А мне нонь последненький сдан.

Ну… Ничего не сказали ей на таковецкие погорячливые речи.

Легли.

Она всё пряла.

Ковда это утром зовут к столу — голоса не даёт. Подходят, а она — мёртвая…

Уснула и не проснулась. Ни мук тебе, ни стонов. Опочила смирнёхонечко.

А на столе полным-полна веретёшка пряжи…

30

Счастье в нас, а не вкруг да около.

Из кручинного молчания выпихнул нас детский голос.

Мы поворотили головы на крик.

Оголец году так на пятом стоял на перстичках[215] и тянул распахнутые руки к коту на крыше. Молительно просил-командовал:

— Ну пигай, Барсик!

Кот робел прыгать и с мяуканьем кружил по искрайке железной кровли.

Мальчик устал держать раскинутые руки.

Погрозил коту кулачком:

— Да ну пигай ты!

Лукерья не отпускала из виду мальчонку.

С сердцем хлопнула в ладоши.

— Сашка! — спустила тонкий голос на парнишку. — Ну, ты чё, ловкой, весь взвертелся? Я наведаюсь к те, запасная ты спица, в загривок. Ты допечёшь! Не мани кота, вертопрах. Шею ж свернёт! Лучше по правде скажи, ты как след поел?

— Как след…

— Молоко яичком[216] съел?

— Съел… Бабуня! А мы вдвоём со стулкой, — мальчик кивнул на высоченную узкую табуретку у стены, — достигаем до крыши. А можно… Я подыму стулку. Котик на неё скакнёт, и я спущу его тихо-натихо вниз?

— Это совсем другой коленкор, — вошла в соглас Луша и подхвалила: — Я погляжу, так ты местами деловец!

В два огляда кот гордо мурчал у мальчика на руках.

Отворилась дверь. За порожек занесла ноженьку важная такая да крепонькая девчоночка летами и росточком победней мальчика. Красивая, в кашуле.[217]

— Это что за квас на вилке едет? — улыбнулась я девочке.

— Я не квас. Я Галя, — с хмуринкой в лице не без гонору ответила нарядница[218] и показала на лежачий валенок. — Бабунь, а бабунь! — позвала девочка Лукерью. — Смотри, твой валенок лёг спатеньки у самой у дверюшки. Тут так ду-ует! А ладно, я отнесу к печке? Чтобко к нему простудка не прилипла…

Луша с добрым смехом кивает.

Девченя живо, только пятки отскакивают, уносит валенок.

Вертается уже при яблоке в руке.

Саша наглаживает кота. Ткнул локтем в белое большун яблоко с краснобрызгом.

— Галча! Брось баушкино яблочко. А то уронишь.

— Не горюй, вредун. Не уроню.

— Ну тогда просто дай.

— Неа…

— Ну Барсика подкормить, жаднуша!

— Ты с ума спрыгнул! Я сяма хочу тыблочко.

Галя чихнула.

— И правда. Хочешь. — Саша так-в-так закатил глаза, как только что закатывала Галя. — А!.. а!.. а!.. а!.. — прерывчато в спехе набавляет голосу Саша, но разродился не благопо— лучным чихом, а строгим донесением: — А-а-а-абчистили карманы и тыблочко укатили!

— Нетушки! — в торжестве выставила Галя яблоко. — Вот на ладонушке греется!

— Замерзает! Дай, сестрюня, хоть подержать. У меня крепше нагреется… Чего молчишь? Хвальбушка! Ты меня хорошо слышнула?

— Хорошо, хорошо! Только… — Галя погрозила Саше пальчиком. — Только дай зайке подержать моркошку…

— Да я не морковку прошу. Яблоко!

— Нив-ког-да-шень-ки!

Тут на выставленное яблоко деловито села божья коровка.

Галя забеспокоилась.

— Ойко! Вася! — тихонько погладила коровку. — Что ты наделала!? Зачем ты села на тыблочко? Этот хамлет, — покосилась на братца, — может тебя убомбить вместе с тыблочком! Вася! Вася-комарёк! Ты лети скорейше на свой пенёк!

Девочка сильно подула на коровку, и коровка полетела.

Проводив сердитым взглядом коровку, Саша мрачно подпёр себя кулачками:

— Сеструха-зелёная лягуха! Ты чего тут напела про меня божьей коровке? Ты чего ей коптила мозги? Я у тебя хоть-ко разок отнял что-нибудь?

— Просто не сумел… Пока…