Оренбургский владыка

Крепость Суйдун Дутов почти не покидал, те редкие случаи, когда он выезжал за ворота, людям Давыдова засечь не удалось. Один атаман никогда не оставался – даже ночью у его дверей дежурили два казака. По крепости он передвигался в сопровождении целого отряда китайцев. Нападать на него казалось бесполезным. Надо было что-то придумать. Но что?

Давыдов долго ломал голову и придумал…

Новый жеребец, доставшийся Касымхану Чанышеву вместо охромевшего Ветра, был горячим и глупым, это начальник уездной милиции почувствовал, едва на Арасана накинули седло. Арасан захрипел, ударил задними копытами по воздуху, начал плеваться пеной, двое милиционеров едва удерживали его…

Покачав головой, Чанышев с силой сжал пальцами жеребцу храп, обнажил крепкие желтоватые зубы и сунул прямо в челюсти кусок хлеба. Кусок сплющился о зубы, в следующее мгновение Арасан раздвинул их, и хлеб, не задержавшись у него на языке, проскочил в бездонную утробу. Чанышев достал из кармана сахар, также сунул Арасану. Тот чуть не укусил хозяина за руку, но Касымхан оказался более ловким, и жеребец лишь впустую щелкнул зубами. Чанышев покачал головой:

– Ну и зверь! И кто только дал тебе такое ласковое имя?[65]

Достав из кармана старый, сплющенный, вкусно пахнущий мятой пряник, он притиснул его к опасным зубам жеребца.

– Ты не конь у нас, Арасан, а большая собака, – проговорил Чанышев ласково, – с лошадиной мордой.

На этот раз жеребец почувствовал вкус пряника, с удовольствием сжевал его, а через две минуты Чанышев уже сидел в седле. Арасан взбрыкнул задними ногами, опечатал ими воздух, но хозяин туго натянул поводья и хлопнул жеребца кулаком по крупу. Тот взвизгнул негодующе, поднялся на дыбы, передними ногами придавил воздух, забил копытами и… смирился. Понял, что человек сильнее его.

Касымхан ударил коня плетью, Арасан метеором понесся по узкой пыльной дороге. Через полкилометра Чанышев увидел, что навстречу ему движется всадник, холеный конь его идет спокойной широкой рысью. Чанышев на скаку расстегнул кобуру – как говорится, береженого Бог бережет.

Всадник оказался одет в кожаную черную куртку, на голове плотно сидела такая же кожаная фуражка, украшенная яркой красной звездой, через плечо, как и у Чанышева, был перекинул ремень маузера. «Кто-то из чекистов, – понял Чанышев, – вот только кто? Лицо вроде бы незнакомое. И вместе с тем – знакомое…» Чанышев хотел было придержать жеребца, но Арасан пулей несся по каменистой дороге.

Человек в кожаной куртке приветственно поднял руку, Чанышев в ответ также поднял руку, натянул повод. Конь протестующе захрапел, застриг копытами воздух, замотал головой – ему нравился собственный полет по земле, стук подков, даже всадник, и тот начал нравиться, а вот стоять… Нет, стоять – не его это песня.

– Товарищ Чанышев, если не ошибаюсь? – спросил всадник в кожаной куртке.

– Он самый, – Чанышев пригляделся к всаднику: все-таки они где-то встречались… На каком-нибудь совещании?

– Моя фамилия Давыдов, я – начальник Джаркентского регистропункта, – произнес всадник в кожаной куртке.

Теперь Чанышев вспомнил, где видел этого человека – полгода назад в Верном, в кабинете Павловского, замещавшего находившегося в командировке Пятницкого. Речь тогда шла о совместной операции армейских частей и милиции по прочесыванию белогвардейского подполья. Операцией той руководил Павловский.

Касымхан вскинул руку к козырьку фуражки:

– Здравствуйте, товарищ Давыдов!

Тот глянул на начальника милиции в упор острыми прощупывающими глазами.

– Скажите, товарищ Чанышев, у вас родственники в Китае имеются?

Чанышев невольно поежился: опасный вопрос и отвечать на него опасно. Выпрямился в седле, взгляда от глаз начальника регистропункта не отвел.

– Имеются. – Хотел было добавить, что не разделяет их антипролетарских убеждений, но не стал ничего говорить – если решили расстрелять за аристократов-родичей, то расстреляют без всяких его объяснений, а терять достоинство, хныкать – не в его правилах.

– Контакты с ними поддерживаете?

– Нет!

– А нам очень надо, чтобы вы возобновили эти контакты, – голос у Давыдова был мягким, доброжелательным. Впрочем, Чанышев хорошо понимал, что может оказаться за такой доверительной мягкостью… – Ведь это же родственники… – в мягкий голос Давыдова натекли укоризненные нотки. – Сможете возобновить?

Касымхан неопределенно качнул головой, приподнял плечо, но потом проговорил твердо:

– Думаю, да.

Происходил начальник уездной милиции из древнего княжеского рода, на фронте, будучи офицером, всегда отличался оригинальностью поступков и суждений. В частности, не дал расстрелять горлопанов-агитаторов, которых в бесчисленном количестве красные забрасывали в окопы, затем и сам стал большевиком, был храбр, за что получил среди офицеров прозвище – Кипчак.

– Касымхан, для нас это очень важно.

– Ну хорошо, я налажу контакты, найду свою родню в Китае…. А потом в Верный придет распоряжение товарища Троцкого немедленно расстрелять меня?

У Давыдова неожиданно задергался рот, он проговорил негромко, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:

– Нет, не придет.