Оренбургский владыка

Через несколько дней в кабинет Чанышева в Джаркенте постучался красноармеец в обмотках, с самодельными костылями, – судя по всему, он только что выписался из госпиталя. Войдя в кабинет, красноармеец оглянулся подозрительно, словно бы проверял, есть у здешних стен уши или нет, и сказал:

– Я от Александра Ильича.

Чанышев оценивающе оглядел красноармейца:

– Письмо есть?

– Есть.

– Давай сюда, – протянул руку Чанышев.

Красноармеец полез за пазуху… Письмо действительно было от атамана, написано его рукой, – Дутов просил пристроить своего агента по фамилии Нехорошко куда-нибудь в советское учреждение на неприметную должность. На следующий день в милиции появился новый писарь. По фамилии Нехорошко. У Чанышева теперь работали уже два агента атамана – Еремеев и Нехорошко.

Проезжая по крепости на экипаже, Дутов неожиданно заметил плечистого господина, с откровенным любопытством разглядывавшего его.

Наряжен господин был так, как никто в крепости, наверное, не наряжался: в старую генеральскую шинель с красными отворотами и споротыми погонами. Давно не стиранный клетчатый шарф не скрывал шею, покрытую синеватой куриной кожей.

На ногах незнакомца красовались роскошные отлитые из чистой гутапперчи, американские галоши яркого оранжевого цвета, кое-где испачканные грязью. На голове вороньим гнездом торчала нахлобученная по самые уши старая шляпа, украшенная дыркой. И если лицо этого диковинного господина мало о чем говорило Дутову, то галоши, похожие на гусиные лапы, мигом вернули его в прошлое, в Оренбург пятнадцатого года и в Петроград семнадцатого, напомнив об одном из борцов, на чьем поединке Дутов когда-то присутствовал.

– Святой отец, – атаман толкнул локтем сидевшего рядом отца Иону, – того казаки стали звать совсем не по праву «святым отцом», но Иона против этого не возражал, – а, святой отец!

Отец Иона, клевавший носом после бессонной ночи, – пришлось выяснять у одного казака, где тот взял красные листовки, отпечатанные в городе Верном, – дернулся, вскинул голову и обвел мутными глазами пространство.

– Я весь внимание, Александр Ильич, – слазал он.

– Глянь-ка на это чучело, – попросил Дутов.

– Какое чучело?

– Вон, у хлебной лавки стоит.

Отец Иона оценивающим взглядом окинул бывшего борца.

– Ну?

– Лазутчик ведь. Присмотри за ним!

Лицо у отца Ионы дрогнуло, смуглые полные щеки посветлели, веки опустились на глаза. Впрочем, сквозь реденькие, кокетливыми запятушками загнутые ресницы пробивался наружу острый колючий свет, – несмотря на внешнюю сонливость, отец Иона всегда находился начеку, все видел и все слышал.

– Угу, – произнес он едва различимо, в себя.

Вечером бывшего борца пытали, стараясь выяснить, какое же задание он получил от красных комиссаров, что ему надо в Суйдуне. Но борец молчал. Он и сам не знал, если откровенно, что ему надо в крепости. Забрел он сюда в основном ради любопытства, красных комиссаров в глаза не видел, хотя слышал про их кожаные тужурки, да про маузеры, но это совершенно не имело отношения к нему, к борцовскому ковру и к цирку. Отец Иона внушал тихим ласковым голосом:

– Ты должен уразуметь, что я с тебя шкуру сниму с живого, но правды добьюсь… Говори, что тебе наказали красные комиссары?

Борец с трудом шевелил челюстью, слизывал языком кровь с губ и отрицательно качал головой:

– Я не знаю никаких комиссаров… Поверьте мне! Честное слово!

– Зачем ты сюда приехал? Что тебе надо в Суйдуне?

– Цирк… – борца трепала одышка, внутри сидела боль, скручивала его в веревку, ему хотелось сейчас одного: заползти в угол этого темного вонючего помещения и затихнуть там. – Цирк… – горло, грудную клетку ему здорово трепал кашель, борец гхакал так, что у него чуть зубы не вылетали.

– Цирка нам только не хватало, – отец Иона поморщился, – ко всем нашим бедам и заботам… Пхе! – Он повернулся к угрюмому звероватому казаку с плоским лицом и блестящими глазами. – Выдерни-ка ему пару ногтей на правой руке…

Борец ничего не мог сказать, потому что приехал организовать в Суйдуне гастроли передвижного цирка, отец Иона по воле атамана загубил невинную душу. Утром часовые нашли за крепостной стеной, в сточной канаве окоченевший громоздкий труп с босыми грязными ногами. Роскошные галоши борца приглянулись одному из «аборигенов», и тот поспешил присвоить их себе. Похоронили его, как «неизвестное лицо», установив на могиле фанерку с соответственной надписью, фанерку кто-то вскоре украл, еще через месяц могила сровнялась с землей, и ничто уже не свидетельствовало о том, что тут похоронен человек.

Дутов продолжал готовить переворот в России и прежде всего – в Семиречье – с утра находился на ногах, стремительно перемещался по крепости в сопровождении конвоя, пугая здешних собак и кур. Обстоятельства, однако, складывались совсем не так, как ему хотелось.