Оренбургский владыка

Ханка, она же ханжа – местная водка, похожая на русскую самогонку, но самогонке здорово уступающая. Хорошую, но слабую ханку делали из чего угодно, из риса, из гаоляна[71], из проса, плохую – тоже из чего угодно, даже из бычьих лепешек и деревянной стружки, но одна ханка отличалась от другой очень сильно. Кривоносов придвинул кружку поближе к себе, затем ловко ухватился за нее пальцами, приподнял. Понюхал. Передернул плечами.

– Ну и запах! – Глянул искоса на татарина. – А себе?

– Я не пью, – сказал Абдулла, – Коран запрещает.

– Водка – единственная штука, которая примиряет нас с создавшимся положением, – Кривоносов приподнял кружку за ручку, вновь затянулся сивушным духом. – Выпьешь – и мир из серого сразу делается ярким, радостным. Удивительная штука, – Сенька выпил ханку, притиснул к ноздрям рукав и зашипел, будто Змей, севший голым задом на раскаленные угли. – Крепкая, зар-раза, пхы! Как паяльная кислота.

– Скажи, Семен, – татарин неожиданно заговорил строгим учительским тоном, – ты Африкана Бембеева хорошо знал?

– А-а, вот зачем ты меня позвал… Все ясно.

– Мне ничего не ясно, святому отцу ничего не ясно, а тебе все ясно, – недобро пробурчал Абдулла. – Какой догадливый.

– Конечно, Африкана я хорошо знаю, – сказал Сенька, – мы же вместе воевали, в одной пешей команде, потом в войске Александра Ильича друг дружки держались…

– Не знаю, а знал, – запоздало поправил Сеньку татарин.

– Это почему же так?

– Да потому, что его уже нет в живых.

– Господи, – Сенька стянул с головы шапку и перекрестился. – Господи!

– Он же в Аллаха веровал, не в твоего Бога, чего ты так за него печешься, молишься? – Абдулла подозрительно сощурил глаза. – А? Или он тебе наследство оставил?

– Какое там наследство! – Сенька обреченно махнул рукой. – Африкан был гол как сокол, все, что попадало ему в руки, – все друзьякам своим отдавал.

– А ты был у него… этим самым… друзьяком?…

– Конечно, был, – не стал отнекиваться Сенька. – А как же иначе?

Он не боялся ни Абдуллы, ни его грозного начальника, потому что за спиной у него стояла могущественная Ольга Викторовна, – Бембеев убежал к красным, – Абдулла ухватился за нижнюю челюсть, двинул ее в одну сторону, потом в другую, лицо у него сделалось злым, – и уволок с собою все наши секреты… Скажи, Сенька, о чем вы с ним говорили в последний раз?

– Не помню, – Кривоносов помотал головой, словно бы сбивая с себя некое наваждение, – об Оренбурге, может быть…

– А когда вы последний раз встречались?

Кривоносов вновь мотнул головой:

– Не так давно это было… А! На базаре нос к носу столкнулись. Месяц назад примерно.

– Как раз в ту пору, когда Бембеев ушел из крепости.

– А что, разве это имеет какое-то значение?

– Имеет, еще как имеет, – Абдулла ткнул в Сеньку железным, прямым словно ствол пистолета пальцем, – для тебя прежде всего!

– Но-но-но, – захорохорился Кривоносов, приподнялся на табуретке.

Абдулла резким точным движением, будто ударом, посадил его на место. Сенькины щеки сделались бледными.

– Ты чего? – спросил он хриплым шепотом. – Ты же меня на чай, да на стопку ханки пригласил… А сам чего делаешь?

– Что мне велено, то и делаю, – грозно рявкнул Абдулла.

Семен приподнялся на табурете опять, и вновь Абдулла коротким точным движением усадил его на место.

– Ты чего-о-о? – У Кривоносова бледными сделались не только щеки – все лицо. – Я сегодня же пожалуюсь на тебя атаману.

– Не пожалуешься, – жестко, очень уверенно, хрипловатым страшный голосом произнес Абдулла. – Могу об заклад с кем угодно побиться.

– Это почему же? – Кривоносов отодвинулся от татарина, но попытка не удалась – стул будто прирос к полу, не двигался ни туда ни сюда.

Сеньке сделалось трудно дышать. Абдулла широко, мстительно улыбнулся:

– Потому что не сможешь. Разве ты этого еще не понял?

– Ты не посмеешь, Абдулла, не посмеешь. Я очень хорошо знаком с Александром Ильичом. Мы вместе воевали, столько дорог рука об руку прошли. Начинали на реке Прут. И потом все время шли вместе. Я у него в Петрограде, в Союзе казачьих войск адъютантом был.

– Не адъютантом, а подавальщиком галош, – поправил Сеньку Абдулла.

– Я к Керенскому со специальным поручением ездил.

– За это тебя прямо сейчас расстрелять надо. Не дожидаясь ночи.

Кривоносову показалось, что Абдулла приколотил его гвоздями к стулу. На лбу Сенькином появился пот.

– Ты же меня на чай приглашал, покалякать о бабах, – Сенька сгреб широкой ладонью пот с лица, – об Оренбурге…

– Я не из Оренбурга, я из Казани, – предупредил гостя Абдулла.

– И вместо этого… – Кривоносов укоризненно покачал головой. – Эх, ты!

– Нам надо найти Бембеева. Помоги это сделать – и можешь спокойно шагать к своей атаманше.

– Если бы я знал, где он находится – помог бы. Но я не знаю…

Абдулла навис над Кривоносовым и сжал глаза в щелки, будто хотел просветить Сеньку насквозь, проверить, что у него внутри – нет ли чего гнилого? Стоял он так над несчастным урядником минут пять, не меньше, потом, что-то решив про себя, откинулся назад и сипло рассмеялся:

– А перетрухнул ты, Сенька, здорово.

– А ты на моем месте разве не перетрухнул бы? А?