Оренбургский владыка

– Хорошо-то хорошо, да не все мы знаем об атамане, – Давыдов достал из кармана кисет, выдернул из него газетный прямоугольничек, насыпал табака, свернул «козью ногу». Пожаловался: – Папиросы кончились. У белогвардейцев этого добра небось завались?

– Нет, тоже бедствуют.

– Ну им-то положено это за их заслуги, а нам за что? А? Что Дутов? Приветы шлет?

– Шлет, – Чанышев не сдержался, усмехнулся, – самые теплые. Предложил запастись оружием, при всяком удобном случае делиться им с единомышленниками. На нынешний день понятно одно: ни Анненков, ни Багич на помощь к нему не придут.

– Что так? Разуверились в Белом движении?

– Заняты своими делам. Отец Иона, кажется, поверил мне окончательно. Хотя точку зрения он может менять по нескольку раз на день.

– Да у него, у отца этого, выхода нету. Где, в каком краю, в каком сне он еще сможет завербовать начальника уездной милиции?

Это была правда. Сколько ни пробовал отец Иона дотянуться из Суйдуна до партийных работников Семиречья, до сельсоветских и исполкомовских сотрудников, до милиции – ничего не получилось, Чанышев был для «святого отца» птичкой, которая сама спрыгнула с ветки в руки. Атаман тоже считал так.

Долгими вечерами Дутов просиживал над картой, планируя поход в Семиречье, потом писал. Иногда в кабинет заглядывала Ольга Викторовна, садилась в кресло и наблюдала за мужем.

Он планировал поднять восстание одновременно в Верном и Пржевальске, в Алакуле и Апсинске, в Чугучеке и Кольджате, еще в нескольких местах. Часть из того, что выходило из-под пера Дутова, попадала к Чанышеву, от Чанышева – к Давыдову, от Давыдова – в Верный, к Пятницкому, а оттуда прямиком, по телеграфным проводам – в Москву.

– Пора, Касымхан, нашего героя отправлять в последний путь, – сказал Давыдов Чанышеву, выразительно поднял глаза к потолку.

– Пора, – согласился Чанышев, – группа готова.

Ночью Давыдова вызвали в Верный, в регистроотделение. Принимал его Щербетиньский – заместитель Пятницкого.

– Вы уверены в Чанышеве, товарищ Давыдов? – спросил Щербетиньский.

– Уверен.

– Как в самом себе?

– Совершенно точно, – не колеблясь ни секунды, ответил Давыдов.

Щербетиньский укоризненно покачал головой.

– Вы очень доверчивы, товарищ Давыдов. У нас есть сведения, что Чанышев намеренно затягивает операцию по ликвидации Дутова.

– Этого быть не может.

– Оказывается, может. И вообще возникает вопрос, не только у меня, – Щербетиньский поднял указательный палец, требуя, чтобы Давыдов не перебивал его, – почему Чанышев затягивает сроки исполнения нашего приговора, вынесенного Дутову?

Уж не преднамеренно ли?

– У меня этот вопрос не возникает, товарищ Щербетиньский. Касымхан Чанышев делу революции предан!

– Подожди, товарищ Давыдов, не стучи себя кулаком в грудь прежде времени, – Щербетиньский поморщился. – Вначале посомневайся, проверь… – в голосе Щербетиньского послышались раздраженные нотки. – Надо менять руководителя этой акции.

– Я против, – Давыдов потяжелел лицом, стукнул о колено кулаком: он знал, если будет принято решение об отстранении Чанышева от операции, то жизнь начальника Джаркентской милиции будет перечеркнута жирным крестом.

– Даже если тебе прикажет вышестоящий командир, ты все равно будешь против? – Щербетиньский удивленно поднял брови.

– Все равно буду против, – мотнул головой Давыдов, – иначе Чанышеву будет кердык!

– Кердык… Какое интересное словцо.

– Если мое мнение не будет учтено, я напишу в Москву, товарищу Дзержинскому, – пообещал Давыдов.

– Не прыгай поперед батьки через тын, – предупредил его Щербетиньский, – не советую. И не цепляйся так упрямо за Чанышева.

– Не могу не цепляться. Совесть потом замучает.

– Тоже мне… Совестливый, – Щербетиньский хмыкнул. – Раньше совестливым не был, не помню я этого за тобой. Смотри, не попади вместе с Чанышевым под крутую революционную расправу.

Давыдов молчал. Сидел с окаменевшим лицом, уставившись в одну точку.

На следующий день состоялось объединенное заседание в губернской чрезвычайке, в котором приняли участие представители всех органов, имеющих отношение к «карающему мечу революции», а также несколько членов реввоенсовета, наделенных правом голосовать за весь реввоенсовет. По сути, на этом заседании Чанышеву было выражено недоверие и намечен жесткий срок ликвидации атамана, который истекал седьмого февраля в полдень.

Чекисты арестовали близких Касымхану людей – всего девять человек – самому же Чанышеву было объявлено: если он к двенадцати часам дня седьмого февраля не отправит Дутова на тот свет, то будет расстрелян. Если же явится в Джаркент, запоздает или скроется где-нибудь в Китае – будут расстреляны все девять заложников. Карательная машина революции была запущена на полный ход. Более беспощадной машины в России еще не было…

Кривоносов будто почувствовал, что над головой его завис меч – есаул как и атаман Дутов в последнее время, перестал выходить из дома, сделался замкнутым, задумчивым.

– Что с вами происходит, Семен? – удивляясь, спрашивала у него Ольга Викторовна. – Уж не заболели ль?