Оренбургский владыка

Снаряд разорвался всего в нескольких метрах от Дутова, обварил пламенем, рой осколков пронесся над людьми, сцепившимися в один плотный клубок. Страх разодрал Дутова на несколько частей, каждая из них начала жить отдельно, потом все эти мелкие частицы соединились вместе, и страх прошел. Дутов застонал. Хоть и был страх мгновенным, хоть и исчез стремительно, а Дутову сделалось стыдно перед самим собой. Он попробовал подняться на четвереньки, но не смог, беспомощно ткнулся головой в землю.

Неподалеку раздался испуганный крик: «Атамана убило!», но Дутов не услышал его – уши раздирал грохот, будто снаряды продолжали рваться вокруг него. Он застонал вновь, опять попробовал подняться, но земля шевельнулась под ним, накренилась, Дутов зажмурился и сполз на один бок, растянувшись на обгорелой черной траве.

К атаману подскочил калмык, ухватил его под мышки. Прокричал:

– Помогите кто-нибудь. Александра Ильича надо стащить в лощину, на телегу…

Крик калмыка донесся до Дутова словно с другой планеты. Атаман напрягся – надо было понять, что говорит человек, пытающийся ему помочь. Вяло поводил тяжелой, падающей набок головой:

– Не надо…

Один из тех, кто прикрыл Дутова от осколков, – плотный, с черным от копоти лицом, припадающий на левую ногу – при падении зашиб себе лодыжку, – поднялся и ярко блеснул зубами:

– Александр Ильич, живы?

Это был Еремеев. Дутов, обвиснув у калмыка на руках, кивнул. Его стащили в лощину, которая на деле оказалась глубже, шире, чем смотрелась сверху, там завалили на телегу и на рысях вывезли из опасной зоны.

Километрах в трех Дутов приподнялся, слабым голосом, потребовал:

– Остановите лошадь!

– Нельзя, Александр Ильич, – прокричал ему на ухо калмык, сидевший рядом с возницей, – красные на хвосте, того гляди – нагонят!

Атаман протестующе покрутил головой, попробовал зацепиться глазами за какой-нибудь неподвижный предмет, но таковых не было – все тряслось, все плыло, – и рухнул плашмя в телегу, в душистое мягкое сено.

– Вот это правильно, – одобрил действия атамана калмык, улыбнулся белозубо, гикнул и, перехватив у возницы кнут, огрел им лошадь: – Й-Йех!..

Остановились километрах в пятнадцати от места боя.

– Привал, – громко объявил калмык. – Костров не разжигать, всякий дым сейчас в степи виден километров на пять.

Он обошел бивак – люди доставали из мешков продукты – позвал к себе Удалова и Кривоносова:

– Мужики, надо бы могилу вырыть. Кроме нас это сделать некому.

– Раненые дохнут, как мухи, – проговорил хмуро Кривоносов и сплюнул.

Калмык сформировал две команды по три человека, стремительно вырыли две могилы: одну – для казаков, другую – для инородцев. Разбуженная весенняя земля была мягкой, дышала, поддавалась легко.

– Хорошая земля, – похвалил Кривоносов, надавливая тяжелым сапогом на железное плечико лопаты, – мужики наши покойные довольны будут.

– Да им теперь все равно, где и с кем лежать, и в какой земле…

– Это как сказать, – пробурчал Кривоносов несогласно. – А Коренев как знал, что ему придется ложиться в могилу – свой роскошный чуб срезал…

Через тридцать минут телеги с ранеными и войсковым скарбом мчались дальше, с ветерком уходили по ровной, задымленной – будто где-то жгли костры – степи на юг, в синее плотное марево пространства…

К вечеру контуженый Дутов уже мог самостоятельно передвигаться, хотя правая нога еще очень плохо гнулась в колене, в ней что-то скрипело, когда атаман менял направление шагов, но боли при этом он не ощущал. Только в голове у него по-прежнему бился, неистово гремел невидимый колокол, раскраивая череп. Атаман морщился, щеки его дергались, правое веко тоже дергалось, но взгляд ставших почти черными, как уголь-кардиф, глаз был спокойным. Только очень наблюдательный, знающий атамана человек мог заметить, что спокойствие это дается ему с большим трудом.

От Акулинина прискакал гонец, сообщил, что красные задержаны на несколько часов, – противники окопались прямо в степи, но долго продолжаться это положение не может, к красным скоро подойдет подкрепление, и тогда казакам придется отступить.

– А мне и надо часа три, не больше, – медленно, тихо проговорил Дутов, помял пальцами виски, затылок.

Звон продолжал ломить ему голову. Как с ним бороться, как выковырять из черепа, Дутов не знал. Он достал из сумки карту, развернул ее.

– Отступать будем к станице Елизаветинской, – сказал после недолгих размышлений, – оттуда, если красные не оставят нас в покое, уйдем прямо в Тургайскую степь. Теперь уже окончательно.

Елизаветинская – последняя станица, находившаяся на территории Оренбургского казачьего войска. Дальше начиналась угрюмая Тургайская степь, чужая земля – кыргызкая… Акулинин, соединившийся с Дутовым в Елизаветинской, решение атамана поддержал.