Оренбургский владыка

– Вот, – Еремей протянул ему тарелку, накрытую полотенцем, засиял глазами, будто выступал на арене цирка, и ловко, как удачливый фокусник, сдернул с тарелки полотенце.

Под полотенцем аппетитной горкой высились фиолетовые, покрытые сизым густым туманом плоды.

– Что это?

– Румыны угостили. Свежие сливы.

– Свежие сливы? – Дутов мучительно наморщил лоб. – Уже зима на носу, какие могут быть в эту пору сливы?

– Румыны умеют сохранять их до самой весны свежими – до мая месяца. Сливы бывают такие, будто только что с ветки сорваны. Сладкие, от сахара даже лопаются. Съешьте, ваше высокоблагородие. Вам легче станет.

Войсковой старшина поморщился, двинул головой по подушке в одну сторону, потом в другую, задышал хрипло.

– Больно, ваше высокоблагородие? – шепотом спросил Еремей.

– Больно.

– Это пройдет… пройдет, – Еремей зачастил словами, завздыхал шумно, сочувствующе. – Обязательно пройдет. Ешьте сливы, и все пройдет.

Дутов не сдержался и, несмотря на боль, растянул губы в тяжелой улыбке – чем-то Еремей напомнил ему старого училищного дядьку Пана, не хватало только крохотных очочков-капелюшек, которые тот натягивал на крупный облезлый нос, – а так и тон тот же, и поза, и голос.

Вслепую Дутов нащупал на тарелке сливу, помял ее пальцами и отправил в рот. Нехотя разжевал.

– Ешьте, ешьте, ваше высокоблагородие, – произнес Еремей одобрительно, – сливы очень помогают выздоравливающим людям. Я вас поздравляю, ваше высокородь, – Еремеев запоздало вскинулся, приложил руку к виску.

– Кто же прикладывает руку к пустой голове? – укоризненно произнес Дутов. – На голове должна быть фуражка. С чем хоть поздравляешь-то?

– С новым назначением. С командиром полка, ваше высокоблагородие!

– Эка невидаль, – стараясь, чтобы голос его звучал равнодушно, произнес Дутов, но голос все равно дрогнул обрадованно, выдал Дутова. – Нашел, с чем поздравлять.

– А что? Лучше вас командира полка и придумать трудно. У вас и авторитет, и популярность – все для этого есть. И солдаты за вами пойдут.

– Поживем – увидим, – неопределенно отозвался Дутов.

Хоть и мягкая зима обычно в Румынии, а в этот раз в природе что-то не сработало, какую-то гайку на небесах не довернули, оставили щели. С севера в эти щели и подуло лютым полярным холодом, мягкий нежный снег, лежавший на виноградных посадках, отвердел. Солдаты катались с сугробов, будто с ледяных горок – наст выдерживал вес человеческого тела. А вот лошади проваливались, до костей разрезая себе ноги, сшибая копыта, вспарывали животы, ржали печально – наружу выпрастывались их теплые дымные внутренности.

Румыния, недавно вступившая в войну на стороне России, союзником была слабым. Кашу румынские солдаты умели есть на «ять» – только треск за ушами стоял – драпать умели также. Они одинаково лихо употребляли немецкий шнапс, мадьярскую палинку, болгарскую сливовицу, чешскую боровичку и русскую водку, а вот воевать не могли совсем и искусство это одолевали с трудом.

Поэтому, чтобы не дать уничтожить доблестный румынский корпус, солдаты в котором были крикливы словно петухи, требовалось отсечь от корпуса немцев. Такая непростая задача была возложена на полк Дутова. Войсковой старшина ругался. Казаки не слезали с седел, спали, не вынимая ног из стремян – полку требовался отдых, но отдыха этого не давали.

Как-то Дутов выстроил в одной из деревень штабной эскадрон, подчинявшийся лично ему, молча объехал строй, также молча развернулся и, достигнув середины конной шеренги, тронул своего жеребца рукой за шею. Жеребец остановился. Дутов выпрыгнул из седла, поправил на себе ремень с шашкой. Приказал:

– Всем спешиться.

Конники послушно попрыгали на землю, замерли в пешем строю. Прозвучал новый приказ:

– Снять седла!

Приказ был выполнен. Дутов, молча шевеля губами, будто что-то считал про себя, прошелся вдоль строя. С каждым шагом лицо его делалось все темнее и темнее. Наконец он остановился, раздосадовано хлопнул плеткой по голенищу сапога.

– Не жалеете вы своих коней, дорогие мои земляки, – проговорил он, – совсем не жалеете. У двенадцати лошадей здорово побиты спины. Это много для одного эскадрона. Очень много… – Дутов удрученно крякнул. – За это командира эскадрона надо немедленно снимать с должности, понятно? Поэтому слушайте мой приказ. Казаков, чьи лошади оказались покалеченными, с побитыми спинами, – на две недели перевести в пешую команду.

Проштрафившиеся повесили головы: пеший дивизион во всех боях, во всех дырах – первая затычка: где бывает горячо, туда дивизион и бросают. Конных казаков берегут, перегруппировывают по тактическим соображениям, сбивают в кулаки для внезапных ударов. А пеших, приравненных к обычным безлошадным стрелкам, легким на подъем, – швыряют туда-сюда, из-под одних пуль под пули другие. Счет боевым потерям почти не ведут, особенно, когда выпадают дни наступлений.

– Ваше высокоблагородие, мы исправимся, – начал гугнить высокий казак с косой седеющей челкой, выбивающейся из-под козырька фуражки, – куда же мы от наших коней.